Посвящается моему дедушке – тому, кто знал, что даже в самой тёмной чащобе горит огонёк
Глава первая:
Тьма в ноябре наступает рано, будто кто-то спешит захлопнуть над миром черную крышку. Еще в четыре часа дня, когда мы высыпали из школы, небо было свинцовым, а сейчас, без двадцати шесть, оно почернело окончательно, и только фонари отбрасывали на снег жидкие, дрожащие круги света.
Я стоял на пустом перекрестке и смотрел на красного человечка на светофоре. Машин не было ни одной – в нашем поселке они были редкостью, особенно зимой, – но правило есть правило. Мама всегда говорила: «Сережа, правила созданы, чтобы их соблюдать, даже если никто не видит». Я и соблюдал. Меня зовут Сережа.
Красный человечек сменился зеленым, и я шагнул с обочины. И сразу же поскользнулся. Ноги сами поехали вперед, я отчаянно замахал руками, пытаясь поймать равновесие, но мир опрокинулся, и с глухим, костяным стуком я грохнулся лицом о припорошенный снегом бордюр.
Боль пришла не сразу. Сначала была лишь оглушительная пустота и звон в ушах. Потом, будто раскаленный гвоздь, в мозг вонзилась боль. Она разлилась из носа горячей волной, заполнила глаза слезами. Я застонал, пытаясь подняться на локти. Из носа на белый снег капнула, а потом хлынула темная, почти черная в этом свете кровь. Паника, острая и тошнотворная, сжала горло. Я сорвал с головы шапку, прижал ее к лицу, чувствуя, как шерсть мгновенно пропитывается теплой и липкой влагой.
«Дома, надо просто добраться до дома», – твердил я себе, поднимаясь на дрожащих ногах. Дом. Он был за лесом. Сквозь Чащобу.
Чащоба – так все называли этот старый, непролазный в некоторых местах лес. Дорога через него была короче, чем в объезд, на целых двадцать минут. Двадцать минут темноты, скрипа веток и собственной паники. Но идти было нечего – я промерз до костей, а кровь не желала останавливаться.
Я побежал, спотыкаясь о невидимые под снегом корни. Слезы замерзали на щеках, смешиваясь с кровью на губах, соленой и железной. Один раз я упал снова, порвал на колене штанину и почувствовал, как холод тут же впился в обнажившуюся кожу. Отчаяние подкатило к горлу комом. Я почти рыдал, прижимая окровавленную шапку к лицу и бежал, бежал сквозь черные стволы, похожие на ребра какого-то гигантского мертвого зверя.
И вот тогда, сквозь собственное тяжелое дыхание и свист ветра, я услышал это.
