Виктор проснулся от звука будильника – мелодии, которую когда-то выбрал за её безликую приятность. Она напоминала фоновую музыку из рекламы банковских услуг, ту самую, что льётся в бесконечных очередях, где время превращается в тягучую, сладковатую патоку, застывающую в лёгких. Этот звук был лишён какой бы то ни было индивидуальности, это был отполированный до зеркального блеска камень над безымянной могилой, и в этой стерильной нейтральности заключался его главный ужас. Он просачивался не в уши, а прямо в сознание. Газ, не имеющий ни запаха, ни цвета, но отравляющий всё вокруг.
Виктор сел на кровати, пытаясь ухватить обрывки сна, но они ускользали. Так ускользают цифры на экране трейдера в момент обвала котировок, оставляя после себя странное, щемящее чувство утраты чего-то важного, чего-то, что, быть может, и не существовало вовсе. В голове осталось лишь ощущение падения, бесконечного и беззвучного. Во сне он проваливался сквозь этажи небоскрёба, но так и не достиг дна, застряв в некоем липком промежуточном состоянии, вроде мухи в янтаре, застывшей навеки в момент, предшествующий гибели.
Комната была погружена в предрассветный полумрак, который скорее был отсутствием света, нежели его разновидностью. Тени лежали на мебели тяжёлыми, бесформенными пятнами, и ему на мгновение показалось, что это не тени, а некие сущности, ожидающие своего часа. Он провёл ладонью по лицу, пытаясь стереть с него налёт ночного небытия. Воздух в спальне был спёртым и густым, им было трудно дышать, будто лёгкие были наполнены не кислородом, какой-то инертной субстанцией, словно кто-то за ночь выкачал из комнаты всю жизнь и заменил её на жидкость для бальзамирования.
В туалете он уселся на унитаз, и его кишечник выдавил из себя плотный, обжигающий комок – последний аргумент в споре с собственным телом, финальный, полный горечи аккорд в симфонии ночного пищеварения. Процесс был болезненным, мучительным и в то же время катарсическим, напоминая извержение маленького, личного вулкана, копившего свою магму из ежедневного стресса, вредной еды и безотчётного страха.
Пока он сидел, склонившись над телефоном, экран выдавал ему тревожные заголовки: «Отток инвестиций», «Кризис ликвидности», «Глобальная рецессия неизбежна». Буквы плясали перед глазами, складываясь в откровение современного Апокалипсиса, где вместо всадников скакали биржевые индексы, а вместо трубы архангела звучал оглушительный гул обваливающихся рынков. Между новостями всплывала реклама: «Геморрой? Не терпите боль!». Виктор машинально закрыл её, но через секунду получил уведомление от банка – «Напоминание: ипотечный платёж завтра». Это сообщение являлось куда более насущным и злободневным, чем любые абстрактные кризисы. Оно стало тихим, но настойчивым стуком в дверь, за которой стоял некто очень терпеливый и абсолютно неумолимый.
