Эпиграф: «Вода капала с потолка, но на полу было сухо. Потому что это были не капли, а слёзы.»
Станица Тиховская спала под бархатным южным небом. В доме Петренко пахло свежим хлебом и старой древесиной. Их сын, Алексей, вернулся. Не навсегда – всего на три дня. С фронта.
Мать, Мария, не могла наглядеться на его лицо, загорелое и исхудавшее, с новыми, чужими морщинами у глаз. Отец, Николай, крепко жал руку, сжимая в горле комок. Он был живой. Целый. Этого было достаточно.
После ужина, когда Алексей отказался от горилки («Ротация, пап, завтра обратно»), Мария, убирая со стола, вдруг замерла.
– Лешенька, – голос ее дрогнул. – Ты уж не сердись… Может, в зале, на диване? Или к нам?
Алексей устало улыбнулся. —Мам, да что ты. В своей хочу. Как прежде.
– Там… сейчас неспокойно, – она отвела взгляд, и в ее глазах мелькнул тот самый, детский, немой ужас.
– Крысы, что ли? – усмехнулся он.
– Хуже, – тихо сказал Николай. – Необъяснимое. Никто не спит. Кошмары. Как будто что-то… не пускает.
Алексей покачал головой. После окопов, свиста «градов» и вони горящей техники домашние «кошмары» казались жалкими. Его кредо было простым: «Сплю где упал».
Комната встретила его запахом пыли и… чего-то еще. Сладковатого, приторного, как запах увядших ландышей и влажной земли. «Показалось», – подумал он. Он погасил свет и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжелый, беспокойный сон. Ему снилось, что он стоит по колено в ледяной воде, а с бархатного южного неба падают тяжелые, зеленоватые звезды.
Его вырвало из забытья не из-за холода. Из-за звука.
Кап.
Тихий, сочный, будто лопнувший пузырь. Он замер, не открывая глаз. В висках застучала кровь.
Кап.
Прямо над головой.
Алексей медленно поднял веки. В комнате стоял тот самый, мертвенный лунный свет, которого не могло быть – шторы были задёрнуты. Свет исходил от потолка. Прямо над кроватью, на белой штукатурке, набухала лужица темноты. Она пульсировала, росла, и из ее центра медленно вытягивалась капля. Непрозрачная, маслянистая, она светилась изнутри тусклым болотным светом.
Разум кричал: «Галлюцинация! Нервы!» Но по спине побежали мурашки – не от холода, а от древнего, животного инстинкта. Капля, размером с кулак, оторвалась и рухнула вниз с тихим, леденящим шлепком.
В тот же миг свет погас. А на его лицо и грудь обрушился ливень ледяных брызг. Они жгли кожу как иголки. В воздухе повис тот самый сладковато-гнилостный запах.
