1858 год
♫ Îles Jordan Critz
Туман, опустившийся над Линцбургом, полз по земле, окутывая плотным одеялом дома по пояс, заглядывая в окна и скрывая двери под собой, будто стирая саму возможность входа. Поздняя осень не порадовала теплом, а утопила город в слезах неба – бесконечном, мелком дожде, что не смывал грязь, а размазывал её по стенам, по стёклам, по лицам тех немногих, кто ещё осмеливался выйти на улицу. Водные потоки бежали вниз по улочкам, увлекая за собой слои смытой с улиц глины и пожухлых листьев. Первый снег, контрастируя своей хрупкой, почти девственной белизной, падая, тут же таял, смешиваясь с грязью.
Громкий женский вопль разрезал полуночную тишину, спугнув ворон с крыш соседних домов. Он доносился из дома на Келлерштрассе, из самого конца улицы, где деревянные фасады уже почти сгнили от сырости, а стёкла в окнах были покрыты слоем грязи и пыли. Дом №9 – кособокий, с провалившейся крышей и подвалом, выходящим прямо на мостовую, из щелей двери которого сочился слабый свет свечи. Крики длились часами, бесконечно тянущимися в ночной мгле, а затем резко стихли. Наступила тишина – такая глубокая, что слышно было, как дождь стекает по желобам. Заливистый крик младенца прервал внезапно накатившую, такую оглушающую тишину.
В ту ночь, пожертвовав своей жизнью, но подарив новую, ушла Маргарет Фальк – жемчужина, что так и не засияла. Её имя сулило чистоту, ценность, свет, а фамилия – Фальк – обещала крылья, взлёт, свободу сокола. Но жестокая правда жизни распорядилась иначе. Трясущимися от бессилия руками она провела по маленьким щёчкам, коснулась крошечного носа, едва дотронулась до пухлых губ младенца. Слёзы катились по её щекам, застилая глаза водянистой пеленой. Воздух в комнате был густым, пропитанным потом, кровью и чем-то ещё – запахом конца. Она не могла встать. Не могла дышать глубоко. Сердце билось, как будто пыталось вырваться наружу, чтобы убежать от того, что должно было случиться. В тот миг она поняла: её путь закончен. Она не увидит, как дочь сделает первый шаг. Не услышит, как она назовёт её «мамой». Она прижала младенца к груди, насколько хватило сил, и прошептала:
– Моя маленькая… светлая девочка Агата… Прошу… живи…
Её рука опустилась. Дыхание оборвалось. Свеча, что так отчаянно била ярким огнём, резко потухла, окутывая комнату во мрак. Тишину разорвал не крик Фридриха, нет он застрял в горле, превратился в стон, а разорвал тишину – плач. Тонкий. Пронзительный. Плач новорождённой Агаты.
