Мария Степановна подняла тяжёлый чайник, заглянула: «Ох, накипь… Это холера ясная! Надо почистить…» Да ноги уже в магазин не несут. Да и забыла я, как это делать. Вроде кислота лимонная нужна… А может, и так отскочит? Она посмотрела на свои руки, скрюченные артритом, клюнула носом к полу и пошла в комнату, скрепя боками. Каждый шаг отзывался тупой болью в коленях, будто внутри пересыпали битое стекло. Комната встретила ее привычным полумраком. Тяжелые шторы, спасающие когда-то от летнего зноя, теперь почти не раздвигались. Давно нестиранные тюли, о которых она подумала у плиты, висели серовато-желтыми сгустками пыли. «Облако…» – мелькнуло в голове обрывком далекого воспоминания, о молодости, о большом окне в их с Петром доме, где тюли действительно поднимал лёгкий ветерок, белые и легкие. Теперь же… «Пусть висят. Не до них.»
Она опустилась в старое вольтеровское кресло с вытертой до дыр обивкой. Пружина тут же недовольно скрипнула. В воздухе висела тишина, густая и пыльная, нарушаемая только тиканьем ходиков на комоде. Зять лет десять назад подарил на день рождения. Тик-так. Тик-так. Звук отсчитывал секунды, которые текли для Марии Степановны теперь по-иному – медленно, тягуче, но при этом как-то неуловимо быстро. Куда делся день? Вот только чай пила утром, а уже сумерки за окном сгущаются.
Взгляд ее скользнул по знакомым до каждой трещинки обоям, по фотографиям в рамках на комоде. Петр, молодой, в гимнастерке, смотрел с нее ясными, полными надежд глазами. Дети. Сын Алексей и дочь Аннушка, школьники. А потом на свадьбах…
Эх, Анюта, Анюта… Судьба твоя несчастливая. То онкологию пережила, а после мужа схоронила. Сама гляди, уже под семьдесят, да ещё ко мне, развалине, бегать надо…
Мария Степановна провела пальцем по раме фотографии, где молодая Анна смеялась, обняв детей. Теперь эти дети выросли, уехали, звонили редко. А Анютка… отдыхать бы ей побольше…
А вот внучка Лидочка малышкой. Теперь у Лидочки уже свои дети, живут далеко, за границей. Звонят редко. «Заняты,» – мысленно оправдывала их Мария Степановна, но в груди всегда сжималось что-то холодное и тяжелое.
На углу комода, в самой густой тени, притаился толстый слой пыли. Паутина. Не одна веточка, а целое гнездо, свитое старательным пауком где-то за шкафом и протянувшее свои липкие нити к потолку. Мария Степановна прищурилась. Раньше она бы немедленно взяла швабру, стул, пусть и со скрипом в пояснице, но вымела бы эту «нечисть». А теперь… Теперь она смотрела на паутину почти с философским спокойствием. Паук ведь тоже жилец. Трудяга. Плетет себе дом, ловит мух. Не мешает. «Пусть повисит… – подумала она, посматривая на подбоченившийся секретер. – Подожду. Может, к выходным сил прибавится? Или… Лида приедет?»
