Игорь Рейф
ДВА РАССТРЕЛА
В СЕМЬЕ АЛЕКСАНДРА ШМИДТА
Рассказ российского эмигранта
Мой дед по отцу Мендель Шмидт в полном соответствии со своей фамилией был деревенским кузнецом. Местечко это называлось Сенно, в Белоруссии, в 40 км от Орши. Очаровательное, скажу я вам, местечко с редкой по красоте природой. Но посёлок был не маленький – человек в 200-300 жителей с собственной церковью и своей синагогой. А что такое кузнец в полудеревенском быту, думаю, объяснять не нужно – половина деревенского сервиса вплоть до самой тонкой, едва ли не ювелирной работы. Так что не удивительно, что с моим дедом сельчане считались и, скажу больше, любили. Жаль только, ни одной фотографии от него у меня не осталось. Да что фотографии – не сохранилось ничего вообще: ни дома, ни вещей, ни того, что принято называть семейными реликвиями. Только жалкий клочок бросовой земли метров пять на десять, огороженной покосившимся штакетником.
Да, мерзость запустения – вот что застали мы с братом, когда приехали в 72-м году из Москвы на эту заброшенную братскую могилу. Даже таблички с именами расстрелянных не потрудились местные власти поставить на месте этого захоронения. Не знаю, может, и наша доля тут вины, что не нашли времени выбраться раньше того срока. Да ведь вы и сами знаете эту нашу суматошную столичную жизнь: то дети, то болезни, то переезды с ремонтами. И всё это поджимает, торопит. Ну а мёртвые, они ведь молчат и вроде бы ничего не требуют…
Но тут как раз у брата подошла очередь на первую модель “Жигулей”, и мы дали себе слово в ближайшее лето съездить обязательно. И отправились. В пути Изя всё вспоминал, как ребёнком привозили его в это Сенно на лето (он ведь старше меня на 7 лет, так что всё отлично помнил). И как купался в озере в излучине реки. И как бабушка закармливала его клубникой с деревенскими сливками, а по кошерным дням, тайком от деда, заводила в чуланчик за кухней и совала в руки кусок домашнего хлеба с маслом – чтобы городской ребенок не дай Бог не соскучился на пресной освящённой пище.
Но дома как такового мы не нашли. Только какие-то смутно различимые очертания под общей с соседской крышей. Что ж, ведь он после войны фактически оставался бесхозным, почему же и не воспользоваться брошенным добром? Отец мой умер в мае 41-го года, cёстры его повыходили замуж, и так получилось, что никто из близких после войны в родительский дом уже не вернулся. А на могилу нас проводила дальняя родственница, одна из немногих, увы, кто возвратился назад после бегства и эвакуации. Она-то со слов свидетелей-односельчан и рассказала нам, как это было.
