Эту перспективу мы носим всегда с собой – и как написанную на роду неизбежность (и здесь мы ничем не отличаемся от животных), и как ее осознание, которое приходит к нам лет в шесть-семь в виде внезапного и чаще всего сокрушительного открытия. Помните знаменитый диалог из повести “Сережа” Веры Пановой:
– Почему, – спросил он, – она сказала – все там будем? <…> – Кто тебе сказал? – спросил Коростелев. – Тетя Тося. – Не слушай ты тетю Тосю, – сказал Коростелев. – Охота тебе всех слушать. – Мы, что ли, все умрем? <…> – Нет, мы не умрем. Тетя Тося как себе хочет, а мы не умрем, и в частности, ты, я тебе ручаюсь. – Никогда не умру? – спросил Сережа. – Никогда! – твердо и торжественно пообещал Коростелев.
Но пройдет какое-то время, и Сережа в конце концов “переварит” ее, эту роковую неизбежность, воспримет, правда, как очень далекое, еле различимое сквозь дымку тревожное облачко, но все же касающееся лично его, Сережиной, жизни. Увы, гораздо реальней окажутся для него, вероятно, потери близких, которых даже маленькому человечку редко когда удается избежать. И перед каждой из них наш мозг словно заходит в тупик. Вот был человек, теплый, родной, единственный. Смеялся, шутил, сердился. И вдруг – рождающее холодок под сердцем чужое и безгласное тело. Это не вмещается ни в какое сознание. Это, в сущности, за пределами нашего личного опыта. Как говорил академик Л.Ландау, понять можно, представить себе нельзя.
И все-таки мы пытаемся себе это представить. И чаще всего оно представляется нам в виде ухода. Примерно так, как у Сергея Есенина: “Мы теперь уходим понемногу / В ту страну, где тишь и благодать./ Может быть, и скоро мне в дорогу / Бренные пожитки собирать.” Или как у Александра Яшина, поэта более реалистического склада: “Думалось да казалось… /Как ты меня подвела! /Вдруг навсегда ушла. / С властью не посчиталась, / той, что сама дала.”
И подобные примеры, взятые из поэзии или художественной прозы, да просто из некрологов или трафаретных ритуальных речей, можно бы множить и множить, словно бы версия эта возникает из окружающего нас воздуха или сама собой подбрасывается нам сознанием, хотя корни ее уходят в глубь тысячелетий. Но согласитесь, что представить такое уже много проще, если только не рассматривать нашу жизнь исключительно как материальный феномен, а видеть за этим ее внешним фасадом и какую-то внематериальную составляющую – например, некую чувствующую и мыслящую “субстанцию”, иначе именуемую душой. И тогда все становится на свои места: тело смертно, оно необратимо исчезает, превращаясь в прах, но продолжает свою таинственную жизнь душа. В сущности, смерть для верующего есть событие в пространстве, перевод стрелок на другой рельсовый путь, обретение душой места в своем особом, как сказали бы теперь, измерении. Инобытие, как часто еще говорят философы.
