Я родился в тени громкого имени. Мой отец был адвокатом, чьё слово в Бруклине, среди бетонных каньонов и скрипа надземного метро, весило тяжелее золота. Нас было много: двое старших братьев, Стиви и Фрэнки, и маленькая, не от мира сего шизанутая сестра Бритни. Наш мир был скроен из несовместимых лоскутов: величие отцовского имени, выгравированного на медной табличке у двери, и въедливый запах горячего мусора, доносившийся с улицы по четвергам. Мы обитали в трёхэтажном особняке из потемневшего дерева на окраине Бруклина – островке викторианского прошлого, зажатом между многоквартирными домами из красного кирпича. Здесь каждый скрип рассохшихся ступеней был саундтреком нашего детства, а из окон доносился гул города: далёкие сирены, ритмичный грохот поезда на линии J/M/Z и крики детей, гоняющих мяч у вскрытого пожарного гидранта.
В противовес этому живому, дышащему хаосу у нас были две бездушные квартиры в Чикаго. Я никогда их не видел, но представлял себе стерильные апартаменты где-то в стеклянной башне с видом на холодные воды озера Мичиган, где ветер сдувает с ног, а воздух пахнет сталью и деньгами. И, конечно, автомобили – целых четыре, каждый со своей историей, гниющих в нашем бруклинском дворе. Красный «Маверик» Стиви, стремительный и надменный, всегда пахнущий дорогим одеколоном и кожей. Две БМВ, Z4 и g30, тоже красные, – Фрэнки явно не страдал избытком фантазии, но его машины всегда пахли дешёвым пивом, женскими духами и свободой. И вот он – ржавый, когда-то белый «Опель Кадет» 89-го года, доживающий свои дни на задворках. Его салон пропитался запахом плесени и мышиного помёта, а под капотом крысы свили гнездо. Он, конечно, ждал меня.
Мой отец давно не садился за руль. Слишком глубокой была рана, которую нанесла ему та авария на скользком асфальте Belt Parkway, унёсшая жизнь моей беременной матери. Он был за рулём, и её смерть стала для него невидимой, но несокрушимой стеной. Он ушёл в себя. Его миром стал кабинет на первом этаже, наглухо зашторенный, пахнущий старой кожей, пыльными томами «Свода законов штата Нью-Йорк» и дорогим виски, который он пил по ночам. Для него существовала только карьера – его храм и его убежище. Он редко бывал дома, улетая в Чикаго, где заключал свои сделки. За мной, самым младшим, и Бритни присматривала няня – старая, грузная негритянка по имени Мэйбл. Её дни проходили в продавленном кресле под нескончаемый гул телешоу, а весь дом был пропитан запахом жареной курицы и дешёвых сигарет, которые она курила на заднем крыльце.
