Уральский ветер не просто дует – он скребет когтями по гранитным скалам Таганая, свистит в щелях старых, скрюченных сосен, выворачивает с корнем душу. Он приносит с вершин запах хвои, влажного мха и чего-то древнего, каменного, бесконечно одинокого. Именно таким ветром, холодным и цепким, встретил нас Киалимский кордон, где мы с Сашей и Димой решили заночевать перед двухдневным переходом через хребет.
Мы были не новичками, знали каждую тропинку в этих местах. Но Таганай всегда умеет преподносить сюрпризы. К вечеру с гор сползла стена такого густого, молочно-белого тумана, что от ближайших деревьев оставались лишь размытые, призрачные силуэты. Мир сузился до пятачка перед избой лесника, затерянной в этом безмолвном, ватном коконе. Свет фонарей не пробивал его, а лишь освещал миллионы кружащихся капелек, создавая жутковатое ощущение замкнутости, отрезанности от всего живого.
Именно в этой тишине, неестественной и давящей, мы впервые услышали Его. Не звук, а скорее ощущение. Глухой, отдающийся в груди стук.
Тук. Тук. Тук.
Словно гдето очень близко, за стеной тумана, огромное, тяжелое сердце билось о камень. Дима, самый суеверный из нас, нервно сглотнул.
–Слышите?
–Это ветка о крышу, – буркнул я, но сам прислушался. Стук был мертвым, ритмичным, как шаги идущего за тобой человека. Он не принадлежал этому миру.
Туман медленно поглощал ночь, и вместе с ним наступала тишина, такая глубокая, что в ушах начинало звенеть. И тогда из этой белой тьмы донеслось другое. Сначала едва уловимо, потом все явственнее. Приглушенный, старческий плач. Не рыдания, а именно усталое, безнадежное хныканье, от которого кровь стыла в жилах. Оно будто возникало ниоткуда и обволакивало избу, просачиваясь сквозь щели в бревнах.
Мы замерли, вглядываясь в слепое молоко за окном. И тут Саша, сидевший у самого стекла, резко отпрянул, опрокинув табурет.
–Там… там кто-то есть! – прошептал он, и его лицо было серым от ужаса.
Мы ринулись к окну. Туман колыхался, и на мгновение в его пульсирующей толще проступило лицо. Морщинистое, как высохшая кора, землистого цвета. Мутные, слезящиеся глаза, широко распахнутые, полные такой бездонной, животной тоски, что стало физически плохо. Тонкие, бескровные губы шептали что-то, повторяя одно и то же слово, которое мы скорее угадали, чем услышали:
