I
Человек в длинной голубой машине был важной персоной. Регулировщик движения остановил движение на север и юг, но шофер голубой машины, ни капли не сбавляя скорость, проскочил перед остановившимся парковым автомобилем и прошмыгнул между двумя грузовиками, ехавшими навстречу друг другу. Полисмен №7389 отдал честь и предупреждающе хмурым взглядом осадил рассерженного водителя фургона, которому нужно было успеть добраться до места назначения вовремя.
Единственный пассажир, неподвижно выпрямившийся на подушках в салоне, ответил полисмену едва заметным кивком и полуулыбкой тонких, почти бескровных губ. Но его серые глаза оставались бесстрастны, а выпрямленная спина ничуть не шелохнулась. Одной рукой он ухватился за дверь с серебряной монограммой на голубой эмали; вторая его рука лежала на сиденье, возле колен. Джон Т. Уиллерс, финансовый повелитель, направлялся в свою контору.
Для него было привычным не откидываться на спинку сиденья, его поза всегда была строгой. Никто из сотен его знакомых не мог бы сказать, что Уиллерс способен расслабиться. Он был неусыпным и постоянно настороженным аппаратом, собирающим миллионы; аппаратом, которому не требовался отдых; аппаратом, двигатель которого не требовалось смазывать развлечениями; он был человеческим механизмом, не отклонявшимся от расписания ни на йоту. Таков был король финансовых королей.
В 10:15 он должен быть в своей конторе на Уолл-стрит. Где-то еще монарх с полумиллионной армией мог мерять шагами комнату своего дворца, нетерпеливо ожидая решения, принимаемого в этом кабинете на Уолл-стрит и выражавшегося в простом нажатии кнопки на столе. Где-то за полмира отсюда, ожидая, пока Джон Т. Уиллерс поставит подпись, десять тысяч китайских рабочих маялись в своих хижинах с бамбуковыми крышами. А он в это время отвечал на приветствие дорожного полисмена!
Бродвейские мужчины и женщины останавливались, чтобы поглазеть на голубую машину и ее молчаливого, осанистого пассажира, лицо и поза которого были знакомы публике не меньше, чем сам Бродвей. Слабохарактерные безработные проклинали судьбу, даровавшую им голод, а финансисту – деньги. Выглядывавшие из окон контор сетовали на то, что им нужно начинать работать с восьми, а ему – с десяти.
Во взгляде финансиста, отвечавшего на приветствие регулировщика, не было и намека на то, что аппарату по зарабатыванию денег пришлось до рассвета трудиться над пачкой документов, ныне тщательно скрываемой под его пальто. По аппарату никак не понять, сколько он уже проработал.
