ГЛАВА ПЕРВАЯ
. ДОМ, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛСЯ НА КРАСНОМ
Дом семьи Шапочников стоял на окраине селения так давно, что никто уже не помнил, кто первым выложил фундамент из речных валунов и почему в стенах, если прислонить ухо в ветреную ночь, слышался тихий гул, похожий на биение огромного сердца. Крыша была крыта черепицей цвета засахаренной крови, и каждый закат, даже тусклый и несмелый, распускался над нею пылающим цветком: казалось, будто солнце упирается в дом лбом, чтобы вспомнить собственное имя. В те часы у дверей останавливались прохожие и, снимая шляпы, спрашивали у друг друга – шёпотом, будто боялись разбудить в стенах старую женщину, – сколько лет этому дому, на чьём плечевом костяке он держится, и кому завещано его дыхание. Старики отвечали, что дом нашит на красную нить, и нить эта – не пряжа и не шелк, а жила, вытащенная из предвечного зверя, имя которого произносить нельзя, если хочешь дожить до жатвы.
У Шапочников, как говорили, все девочки рождались с горячими ушами, будто к ним прикладывали невидимую кружку с кипятком, и это было первым признаком того, что род не прервётся. Мать девочки – звали её Анна, но в деревне больше кликали Матушкой-Иглой – с утра до ночи сидела у окна, штопая чужие рубахи, затыкая в них холод и пустоту, а по вечерам доставала из сундука шапочку – тот самый кусок ала, родовой и упрямый, – освобождала её от нафталиновой дремоты и, подышав на бархат, надевала дочери на голову с движением, похожим на благословение. Девочку звали Лизой, что значило «обещанная», но в деревне её имя редко употребляли: её и в школе, и на колодезной улице, и в церковной ограде звали просто Красной, как зовут дождь – дождём, не задумываясь, что у него, может быть, есть фамилия.
Никто не знал, откуда в роде взялось это обычаем закреплённое красное. Одни уверяли, что прародительница, беглянка из дальних степей, привезла кусок ткани из каравана, где торговали корицей и ревенем, и ткань была выкрашена соком насекомых, у которых крылья – как тёмный сахар, а глаза – как уголь на дне кузницы; другие – что красный цвет явился в род в год великого наводнения, когда хлынувшая вода смыла с кладбищ погребальные ленты, и одна из них, перелетев через ограду, прицепилась к воротам Шапочников и висела там три дня, как жар-птица за хвост. Третьи же, самые молчаливые, говорили: «красное – это память, ткань души», и делали знак на груди, как будто защищались не от сглаза, а от забывчивости.
