Я стою на обочине, сжимая ремешок своей дорожной сумки так крепко, что пальцы побелели. Тяжёлый, влажный воздух пахнет сыростью, прошлогодней листвой и чем-то глухо болотным. Весенний туман сползает по чёрным стволам, вязнет между ветвями, проникает под воротник пальто. Границы между мной и этим местом стираются, и я не уверена, где заканчивается сон и начинается утро, где прошлое сменяется настоящим.
Серые стены облупились от времени, словно и камень здесь помнит чужие прикосновения. Узкие готические окна смотрят с укором, будто упрекают меня за возвращение, которого я не помню. Фасад зарос мхом, углы потемнели, ступени у входа изъедены годами, а тяжёлая дверь покрыта тусклой зеленью, как мшистый берег, затонувший во влажном мареве.
Я делаю шаг, потом ещё один. С каждым шагом сумка кажется всё тяжелее, будто наполняется чем-то невидимым. В голове глухо стучит: «я уже бывала здесь».
Мне знакомы не только эти тени и влажная тишина, но даже треск старой таблички у ворот, её стёртая, выцветшая надпись. Всё это будто отголосок давнего сна, в котором я застряла и не могу проснуться.
Я не помню, как подхожу к двери. Кажется, воздух сжимается вокруг, будто толкает меня вперёд. Капли стекают по рукавам, сердце колотится слишком громко для тишины этого места. Я тянусь к звонку, но не решаюсь. Ладонь замирает над медной кнопкой, и вдруг в голове вспыхивает голос, чужой и родной одновременно:
– Добро пожаловать домой, мисс Беннокс…
Автобус давно сбился с пути, петляя меж чёрных деревьев, что в медленно сгущающихся сумерках похожи на исполинских, лишённых чувств великанов, застывших в молчаливом карауле вдоль бесконечной, разбитой дороги.
Я смотрю в окно, и стекло отражает моё бледное лицо, усталые глаза, прядь волос, выбившуюся из хвоста. Мерный гул двигателя и тихий шорох шин по мокрому асфальту убаюкивают меня, стирая границы реальности и погружая в вязкую дремоту.
Внутри всё ещё глухо ноет боль воспоминаний. Последние месяцы были наполнены лишь тягучим ожиданием, холодными вечерами, когда я не решалась зажигать свет, и бессонницей, в которой звучал далёкий плач, голос – который невозможно вернуть. Поэтому я и здесь, в забытой богом школе среди болот, в попытке сбежать от себя или хотя бы притвориться, что это возможно.
