Пролог. Тишина перед громом
В комнате стояла тишина.
Не та, что зовет к покою. А та, что нависает – как небо перед грозой.
На полу – пустые бутылки, скрученная пачка сигарет, смятые листы бумаги. Запах – тяжелый, прокуренный, с примесью усталости и чего-то железного. Он будто оседал на коже, прилипал к горлу, заставляя сердце стучать медленнее. На стенах – звукопоглощающие панели, но даже они не могли сдержать дрожь в воздухе. Все внутри звенело, как натянутая струна.
Он сидел на полу, прислонившись к холодной стене. Капюшон темного худи наполовину закрывал лицо. Его глаза были открыты, но будто не видели. В руках – диктофон. На экране мигал красный огонек записи.
– Голос… просто дай мне голос, – шепчет он, и тишина кажется громче, чем любой крик.
Где-то под кожей – гул. Где-то глубоко – вой. Он не знает, сколько прошло времени. Час? День?
Он пишет тогда, когда не может молчать.
Он поет тогда, когда не может дышать.
Он нажимает кнопку «стоп». Поднимается. Спотыкается о собственную тень. Проходит мимо зеркала – не смотрит. Он давно избегает собственных глаз.
В студии темно. Только лампа над клавишами дает тусклый свет.
Он выходит на балкон, вдыхая полной грудью прохладный воздух. Пар вырывается из ноздрей – резкий, обжигающий, как злость, застрявшая в груди. Достает из кармана телефон, который вечно на беззвучном. На экране – миллион пропущенных звонков и сообщений от его менеджера. Очередные угрозы: если он снова под кайфом, контракт будет расторгнут. Он усмехается – коротко, с горечью. Он знает, что это всего лишь пустые слова, такие же выдохшиеся, как он сам – как его легкие после сцены, как его сердце после крика.
Убирает телефон, вновь лезет в карман. Достает горсть таблеток и без промедлений закидывает в рот. На несколько секунд закрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. Но их нет. Ни шума в ушах, ни гулкого тепла, ни обещанного облегчения. Только зияющая дыра внутри – жадная, всепоглощающая, будто бездонная пропасть. Ни таблетки, ни трава, ни алкоголь – ничто не затыкает эту пустоту.
Он открывает глаза. Ненавидит себя за свою слабость, за то, что снова проиграл. Возвращается в темное помещение, где над клавишами горит одинокий тусклый свет лампы. Он садится. Пальцы ложатся на клавиши – как чужие. Ноты рождаются с треском, как будто кто-то изнутри вскрывает его грудную клетку.
