Город горел. Не отдельными пожарами – нет. Он тлел и пылал целиком, как гигантский костер, раздуваемый ледяным мартовским ветром. Воздух был густым и едким: сладковато-приторный запах горелого пластика, резины и чего-то невыразимо мерзкого – человеческого – смешивался с резким химическим смрадом и вездесущей гарью. Эта адская смесь въедалась в легкие, в одежду, в самую кожу. Она была вкусом этого места, этого времени. Вкусом конца.
Суджа больше не была городом. Она была лоскутным одеялом из руин, припорошенных грязным, тающим снегом. Когда-то аккуратные улицы превратились в лабиринты смерти. Дома стояли с вывороченными кишками – зияющие черными глазницами окон, обрушенными крышами, стенами, изрешеченными осколками и пулями, как шрапнелью. Остовы машин, оплавленные и искореженные, перегораживали переулки, образуя стихийные баррикады. Тротуары исчезли под слоем битого кирпича, стекла, обломков и… другого мусора, который старались не замечать.
Тупик. Именно это слово висело в промерзлом, пропитанном порохом воздухе. Тупик на улицах. Тупик в тактике. Тупик в надеждах. Наши и чужие – замерзшие, изможденные, ожесточенные до скрежета зубно – закопались в этих руинах. Линия фронта проходила не по карте генералов. Она змеилась по подвалам, через черные дыры проломов в стенах, по траншеям, вырытым прямо посреди асфальта между развороченными грузовиками. Она измерялась не километрами, а метрами. Иногда – десятками шагов. Шаг влево, шаг вправо – и ты либо в "своем" подъезде, либо в "их" воронке от снаряда.
Цена каждого метра здесь исчислялась кровью. Горькой, липкой, быстро чернеющей на морозе кровью. Каждое окно, каждый угол дома, каждый подвал – это был плацдарм, за который дрались с яростью загнанных зверей. Выбить врага из соседнего дома – это не тактическая победа, это глоток воздуха. Это возможность чуть развернуться, чуть перевести дух, чуть подтянуть боеприпасы или вынести раненого. Или не вынести.
Каждый метр стоил жизней. Молодых, не успевших пожить. Опытных, прошедших огонь и воду. Жизней тех, кто еще вчера пил с тобой чай из жестяной кружки в каком-нибудь относительно целом подвале, шутил сквозь усталость. А сегодня его тело, закутанное в плащ-палатку, уже лежит в снегу за углом, ожидая своей очереди на вечность. Каждый метр поливался свинцом, рвал плоть осколками, давил обрушивающимися стенами.
