Степан Кузьмич Дво́йнос носил валенки.
Такие, по выражению Серёги Пашкова, конкретные: высокие, почти до колен, бурые пимы, как называют их у нас в Сибири. С отворотом наверху голенищ и натянутыми снизу галошами.
Валенки изумляли.
В сельской местности без валенок, конечно, не обойтись. Я и сам бродил в таких же конкретных по михайловскому заснеженному лесу, слушая, как скрипит под ними снег в ритме четырёхстопного хорея: «Бу-ря мгло-ю не-бо кро-ет, вих-ри сне-жны е-кру тя. То-как зверь-о на-за во-ет, то-за пла-чет как-ди тя…» – и размышляя о том, что размер этот неспроста зимний по преимуществу. Это было на каникулах в ту самую зиму 1989—1990, о которой я собрался сейчас написать.
Но в городе, пусть даже в таком небольшом городке, как Новоалтайск, в валенках уже как-то не принято было ходить. Особенно среди представителей творческой интеллигенции. Директор училища Борис Георгиевич Босько, например, носил весьма и весьма примечательные, довольно-таки пижонские ботинки: мохнатые, жёлто-рыжим – под цвет бороды, как не без ехидства отметил Аркаша Казанцев – мехом наружу, он привёз их из Якутии, из командировки,>[А.К.] таких не было больше ни у кого ни в Новоалтайске, ни в самом Барнауле.
Степан же Кузьмич в своих пимах запросто ходил и по Новоалтайску, где жил, и в них же заявлялся безо всякого стеснения и в самый Барнаул на вернисажи в краевую картинную галерею или в выставочный зал Союза художников, что был тогда на Ленинском проспекте. То есть, невзирая на, как это сказать, торжественность случая. Впрочем, вернисажи в те годы посещал он уже нечасто, нерегулярно.
Это было, разумеется, зимой, хотя, кто знает, вполне допускаю, что, подобно многим сельским старикам, он не снимал пимы и в другие сезоны, вплоть до лета, просто нам не довелось уже этого увидеть – мы с ним общались, ну или как это, опять же, правильно сказать… взаимодействовали мы с ним сравнительно недолго, на протяжении нескольких недель зимы 1989—1990. Степан Кузьмич пришёл к нам в группу (П4 – педагогическое отделение, 4-й курс) замещать нашу преподавательницу Илзе Рихардовну Рудзите, что уехала тогда с персональной выставкой в европейскую часть Союза: сперва в Ленинград, а затем в Москву и в свою родную Ригу.
К слову, в Риге они оба – Двойнос в 1956-м, а Рудзите в 1963-м – закончили одну и ту же Латвийскую академию художеств. Ну, так совпало, Двойнос не был уроженцем Риги и вообще Латвии – он родился в алтайском селе Романово в семье с украинскими корнями. В 1931, когда Степану было восемь, семью его отца Кузьмы Ивановича раскулачили и сослали в спецпоселение, где через год умерла их мать, Анна Сидоровна. Отец один растил пятерых детей: четырёх братьев и сестру. Позже семья попала в Новокузнецк, там Степан и начал учиться изобразительному искусству в студии при Дворце пионеров. Во время войны он трудится на металлургическом комбинате – сперва слесарем, затем художником-агитатором. После войны поступает в Алма-Атинское художественное училище и, окончив его в 1949, – в Вильнюсский (в других источниках Каунасский) институт монументально-декоративного искусства, а затем с третьего курса наконец переводится в АХ в Риге. Всё это: Россия, Казахстан, Литва и Латвия – было в те годы одною страной.
