Осень в этом году пришла слишком рано. Дождь шёл третий день, тяжёлый, моросящий, будто кто-то невидимый поливал землю из тонкой лейки, не уставая ни на миг. По двору летели ржаво-золотые листья, ложились на мокрый асфальт, словно обрывки старых писем.
Миша сидел на табурете у окна, упершись лбом в прохладное стекло. Из его комнаты пахло лекарствами, перекисью и каким-то сладковатым запахом, который впитал в себя весь дом за последние месяцы. Мама спала в соседней комнате. Вернее, не спала – лежала с закрытыми глазами, едва дыша, как будто пыталась исчезнуть.
Он слышал её дыхание даже сквозь стену. Медленное, с хрипом. Иногда между вздохами наступала долгая тишина, и тогда сердце Миши начинало биться так сильно, что стучало в висках. Он не знал, что страшнее – когда она стонет от боли или когда не издаёт ни звука.
Она всегда пахла яблоками и корицей. Готовила шарлотку так, что весь дом наполнялся теплом, даже зимой. У неё были тёплые руки и волосы цвета спелой пшеницы. А ещё она умела смеяться – звонко, по-настоящему. Её смех вытаскивал Мишу из любых тревог, как солнечный луч пробивает густой туман.
Теперь она почти не говорила. Только иногда приоткрывала глаза и еле слышно шептала что-то непонятное. Пальцы её стали тонкими, как птичьи лапки, кожа – полупрозрачной. Она чахла, медленно, как дерево, которое гниёт от корня.
Миша каждое утро смотрел на кости на её ключицах. Всё меньше плоти, всё больше воздуха вокруг неё. И чем слабее становилась мама, тем холоднее делался отец.
Отец всё чаще уходил на работу, приходил поздно, с запахом дождя и табака. Он был вечно усталый, с красными глазами, говорил с Мишей коротко и резко.
– Поел?
– Да.
– Уроки сделал?
– Да.
– Лекарства маме дал?
– Дал.
И всё.
В редкие минуты отец заходил в спальню к маме, стоял у её кровати, держал её за руку, но не говорил ни слова. Иногда он просто выходил в коридор и молча закрывал за собой дверь, будто боялся, что его собственная боль прольётся наружу.
Между ними с Мишей выросла стена. Отец избегал встречаться с сыном взглядом. Миша всё чаще уходил в свою комнату, где рисовал. Листы бумаги заполнялись серыми мазками. Иногда он брал чёрную тушь и выливал на середину листа целую лужу. Потом проводил пальцем, размазывая чёрное пятно, и смотрел, как оно растекается в узоры.
