Его вырвал из сна настойчивый, бесцеремонный стук в дверь, пронзивший тишину, словно выстрел.
В жизни Джеймса, привыкшего к опасностям и неожиданностям, было немало неприятных пробуждений, но это, безусловно, претендовало на звание одного из самых худших. Голова раскалывалась, гудела так, словно внутри черепа кто-то с остервенением колотил в барабанную установку, исполняя какофонию боли. В голове царил хаос, и даже самые туманные воспоминания о событиях предыдущего вечера ускользали, словно песок сквозь пальцы, оставляя лишь тягостное ощущение пустоты и неминуемой расплаты.
Но вспомнить необходимо было, и как можно скорее, потому что на спинке кровати, словно насмешка над его состоянием, небрежно висело светлое, почти невинное платье. А в ванной, за закрытой дверью, шумела вода, предвещая появление еще одной загадки, еще одной головоломки, еще одного витка в этой невероятной, захватывающей и, безусловно, опасной игре.
Значит, все-таки так. Вчера он, Джеймс, напился до беспамятства, совершив поступок, который в трезвом уме едва ли бы совершил. И, судя по всему, провел ночь в компании женщины легкого поведения. Голова гудела, совесть молчала, а в памяти лишь обрывки воспоминаний, словно осколки разбитого зеркала. Ирония судьбы, не иначе. После почти двадцати лет безупречной службы в CECOT, после всех пройденных испытаний, после всех пережитых опасностей – вот так вот, по глупости и пьяной слабости, оказаться в столь неприглядной ситуации. В его-то возрасте, когда седина уже начала пробиваться сквозь темные волосы, когда молодость давно осталась позади, а впереди лишь туманная перспектива. Стыдно, горько, но, видимо, такова цена за одиночество и годы, проведенные под прикрытием.
"Черт побери!" – прохрипел Джеймс, пытаясь сесть. Тело протестовало, мышцы ныли, а в глазах плясали разноцветные круги. Он застонал, нашарил рукой очки на тумбочке и нацепил их на переносицу.
Стук в дверь повторился, на этот раз настойчивее.
"Да иду я, иду!" – пробурчал Джеймс, с трудом поднимаясь с кровати. Он шатался, словно пьяный матрос на палубе во время шторма.
Добравшись до двери, он приоткрыл ее. На пороге стояла… Она.
Высокая, стройная, с копной рыжих волос, обрамлявших лицо, которое он определенно не помнил. Одета в шелковый халат, сквозь который просвечивалось кружево.
