«Русофобия» в ряду прочих фобий и маний: из истории политического языка

В обширной литературе о национальных фобиях и национальной мегаломании недостаточное внимание, как мы полагаем, уделяется языковому, понятийному аспекту исследуемых феноменов. Это относится даже к наиболее содержательным исследованиям подобного рода. Так, в монографии Дж. Г. Глисона «Генезис русофобии в Великобритании» [Gleason, 1950] терминологический аспект проблемы оставлен без рассмотрения. Крайне мало внимания уделяется ему в исследовании Жерара де Пюимежа о французском шовинизме [Puymège, 1993]. То же можно сказать об обстоятельных работах О. В. Заиченко, посвященных образу России в общественном мнении Германии [Заиченко, 2001; Заиченко, 2004]. Ценный материал о немецких словах, обозначающих национальные фобии и мании, содержится в монографии Габриэлы Хоппе [Hoppe, 2018], однако ее исследование посвящено исключительно вопросам словообразования. Счет книгам и научным статьям, в названии которых присутствует слово ‘русофобия’[1], уже идет на десятки, а скоро, по-видимому, пойдет на сотни. Но история самого этого понятия сколько-нибудь основательно не изучалась.

Невнимание к терминологическому аспекту чревато перенесением современных понятий в прошлое и смешением разнородных явлений.

Основному методологическому постулату, которым руководствовался автор настоящего исследования, он обязан варшавской школе истории идей, прежде всего работам Ежи Шацкого[2] и Анджея Валицкого, а также близкой к ним по методологии Марии Жмигродской [Szacki, 1962; Szacki, 1971; Walicki, 1964; Żmigrodzka, 1965 и др.]. Этот постулат – стремление к дистанцированию исследователя от объекта исследования и, что отсюда вытекает, стремление «развести» язык исследования и язык исследуемой эпохи.

Важность последнего постулата подчеркивают немецкие исследователи истории понятий (