Обыденность – это тихий шепот времени, едва слышный за грохотом эпох. Это ткань, из которой сплетены наши дни: не шелк и не парча, а грубоватый, но прочный холст повседневности. В ней нет пафоса великих свершений, только будничность, монотонно отсчитывающая шаги от рассвета до сумерек.
Но что, если присмотреться? Заурядность – это не отсутствие чуда, а его затаившееся дыхание. Жизненная проза – не пустота, а бесконечная глубина, скрытая в чашке остывшего кофе, в трещине на потолке, в мимолетном взгляде незнакомца. Рутинность – это ритуал, который мы совершаем, не замечая его священности.
Мы живем среди житейской прозы, как рыбы в воде, не замечая ее вкуса, ее плотности, ее солености. Обиходность кажется нам прозрачной, но она – самое загадочное зеркало, в котором отражаемся мы сами. Банальность – это не проклятие, а тайный язык, на котором мир шепчет нам свои откровения.
Проза жизни – это не отсутствие поэзии, а ее иная форма. Рутина – не тюрьма, а лабиринт, в котором мы ищем выход, даже не подозревая, что ключ всегда был в нашей руке. Общеупотребительность слов, общепринятость жестов, житейские мелочи – все это буквы в великой книге, которую мы листаем, не умея читать.
Но иногда – лишь иногда – високосный год даёт нам возможность заглянуть в свое зеркало. И тогда обыкновенность вдруг становится прозрачной, как слеза. Обычность трепещет, как крыло мотылька, и мы понимаем: все, что казалось нам серым, на самом деле переливается всеми оттенками бытия.
И тогда хочется плакать:
– плакать от того, что мы так долго не замечали этой красоты;
– плакать от того, что она всегда была с нами.
P.S. Плакать от того, что мы, – наконец – увидели.
Илья Игин, Москва 2025 г.
Романтический циник на службе человечества
Познавший самого себя —
собственный палач.
Фридрих Ницше
Остап Бендер – фигура парадоксальная. Великий комбинатор, чьи аферы блистают, как фейерверк над провинциальным городом, но чья душа – это душа романтика, разочарованного в мире, но не разлюбившего его. Он циник, но циник с горячим сердцем. Он мошенник, но мошенник, который мог бы стать святым, если бы святость не требовала отказа от игры.
Бендер смеётся над миром, но смех его – не презрительный, а снисходительный, почти отеческий. Он знает цену человеческой глупости, но не презирает её – он играет с ней, как фокусник с доверчивой публикой. Его цинизм – это броня, под которой скрывается разочарованный идеалист. Он видел слишком много, чтобы верить в добродетель без улыбки, но слишком любит жизнь, чтобы отвернуться от неё.
