Я вновь стоял перед Учителем. Его глаза не отражали бамбуковую рощу за окном – в них мерцала сама Беспредельность, в которой рождались и гасли миры.
– О, Светоч Неизреченного, – голос мой был тих, колени касались древних циновок, – ты дал мне немыслимое повеление. Заменить священную Гаятри, дыхание Брахмана, пульс Вселенной, на последний, отчаянный вопль умирающего Нерона: Qualis artifex pereo – "Какой артист погибает!". Но как может стон тщеславия, предсмертный хрип тирана-комедианта, стать вратами к Освобождению? Разве не кощунство искать Истину в гримасе гордыни?
Учитель медленно поднял чашу с дымящимся чаем. Аромат наполнил пустоту комнаты.
– Скажи мне, – ты помнишь древнюю игру Го, которой мудрый император Яо учил смертных различать пути Неба и Земли? Камень черный, камень белый. Жизнь, смерть. Рождение, угасание. Но кто Тот, чья рука движет камни через руку играющего?
Тишина, повисшая в воздухе, стала плотнее слов. Она звучала вопросом.
– Нерон избрал смерть как свой последний акт, свой финальный монолог на подмостках Рима. Иешуа – как жертву на кресте Голгофы. Разные сцены, разные костюмы, разные слова. Но не Один ли Драматург написал обе роли? Не одна ли Рука опустила занавес для обоих? Чьим замыслом они двигались, произнося свои реплики – один о погибающем артисте, другой о вручении духа Отцу?
Я замер. Время – эта река иллюзий – остановило свой бег.
– Ты годы твердил: Qualis artifex pereo, – продолжал Учитель, его взгляд проникал за завесу моего "я". – Ты повторял слова Нерона, но душа твоя беззвучно вопрошала: "Кто я?". Ты сетовал на чужую роль, но кто же был тем актером, что жаловался на маску? Кто этот зритель, столь придирчиво оценивающий драму?
И в этот миг – не чаша – хрупкая скорлупа моего эго, моего отдельного "я" – со звоном разбилась о камни внутреннего двора. Не камни – сами твердыни мнимого разделения, стены, возведенные страхом и неведением.
И я увидел – не глазами, но всей пробудившейся сутью своей – как Нерон, корчась на сцене собственного тщеславия, был тем же актером, той же марионеткой Божественной Игры, что и Христос, играющий трагедию Бога на кресте Голгофы. Увидел, как оба они – лишь блики на воде, рябь на поверхности Того Неизменного, Кто смотрит сейчас моими глазами. И я – тот самый зритель, что безмолвно аплодировал обоим финалам, тот, кто распинал и был распят, кто произносил и
