Он, прищурившись, смотрел на яркое солнце сквозь темные стекла. Через очки оно не слепило. Казалось просто дырой с ровными краями в голубом полотне небес.
Он опустил взгляд, осмотрев улицу.
Листья, трава, цветы на клумбах – все казалось серым, в цвет асфальта. Яркие летние наряды прохожих – ничего не подозревающих, улыбающихся, хмурящихся, спешащих по своим делам – тоже не имели цвета.
Все краски жизни скрадывали черные стекла его новых недорогих солнцезащитных очков. Он купил их пять минут назад в ларьке в двадцати метрах от скамейки, на которой сейчас сидел и отсчитывал минуты. Последние минуты своей жизни.
Он очень четко осознавал, что через какое-то время его не станет. И тому была очень веская причина. Гораздо серьезнее той, что заставила бы его остаться в этом мире. Ее и не было! Его здесь уже ничего не держало!
Наверное, поэтому ему хотелось уйти из мира, лишенного яркости жизни. Покинуть мир, ставший для него серым. С душой, покрывшейся толстым слоем серого пепла сожженных надежд и искаженной действительности.
Поэтому он выбрал очки с самыми черными стеклами из всех, что были выставлены на продажу. Жаль, что они не способны подавлять и звуки. Те врывались в его мозг из искаженной черными стеклами безликой реальности – грубо, громко.
Визг тормозных колодок, истеричный хохот, громкий плач младенца. Это отвлекало его. Не меняло его намерений, вовсе нет. Отвлекало! Он должен был мысленно пройти по своему плану еще раз. Чтобы не оплошать, не промахнуться, не запаниковать. А громкие звуки сбивали его с толку.
– Мужчина, тут свободно?
Его взгляд выцепил рваные босоножки на съеденной косолапостью пробковой подошве. Худые икры с пушком рыжих волос, подол ситцевого платья или сарафана. Он не стал смотреть выше. Просто кивнул. Поднялся со скамейки. И пошел в гостеприимно распахнутые двери ресторана.
Пора! Тот, кого он ждал, только что выбрался из машины. Непременно с кряхтением. Этот, с позволения сказать, человек всегда кряхтел. При малейших физических нагрузках. Потому что был грузен и неподвижен.
А зачем ему было двигаться? Этим за него занимались другие. А он сидел в своем дорогом кожаном кресле и приводил в движение целый рой трудолюбивых пчел-людишек. Даже голову редко поворачивал, только шевелил перстами и устами. И так вот, не поворачивая головы и не двигая телом, он подминал под себя человеческие жизни. Превращал простых смертных в удобрение. И что самое страшное – даже этого не замечал!
