Говорили, что тишина – золото. Но Клай точно знал: в Селестре тишина была платиной – холодной, стерильной и недоступной. Она обволакивала его со всех сторон, заполняя каждый кубический миллиметр голографического зала анализа, где он проводил дни, месяцы, годы своей жизни. Иногда ему казалось, что вся его жизнь – это одна и та же секунда, растянутая на бесконечность.
Сегодня было иначе.
Он смотрел на поток данных, текущий перед ним в голубоватом сиянии, плавный, бесконечный, безукоризненный. Цифры, символы, коды – словно сонеты, написанные кем-то, кто презирал поэзию. Скука была частью дизайна: эмоции мешают продуктивности, напоминал «ЭмоКод», нежно и незаметно впаянный в шею каждого жителя.
Клай слегка коснулся пальцами холодного стекла рабочей панели, чувствуя привычную лёгкую вибрацию импланта у основания шеи. Это успокаивало. Это защищало.
Но именно в этот миг защита дала трещину.
Голос был мягким, женским, и казалось, что он звучал прямо из середины головы:
– Выпей глоток…
Клай замер. Он медленно поднял глаза и осмотрел зал: никого. Только прозрачные стены и неоновый блеск голограмм. Пустота была безупречной, и в ней, конечно, никто не мог спрятаться.
– Перегрузка сенсоров? – тихо спросил он у пустоты.
Пустота не ответила. Вместо этого перед его глазами возник образ. Настолько яркий, что он чуть не отпрянул назад.
Это было море. Настоящее, глубокое, бурлящее. Он никогда не видел море, но почему-то точно знал, что это именно оно. Пена неслась вперёд волнами, обрушиваясь на камни. Сердце бешено застучало в груди. Он почувствовал, как его тело стало предательски живым, впервые за столько лет.