Склонившись над столом, мужчина с бледным, слегка зеленоватым лицом сосредоточенно писал, старясь следить за дрожащей рукой. В зале, несмотря на утро, было темно и холодно, тяжелые портьеры оказались практически полностью задернуты. А все для того, чтобы яркое январское солнце не слепило хозяину комнаты глаза, которые сделались особенно чувствительны к любому внешнему раздражителю за время болезни.
Но небольшая желтоватая дорожка все же освещала плотный лист бумаги, и проскальзывала дальше к шикарному зеркалу в золотой оправе, отражающему в последнее время лишь пустой лакированный стол красного дерева и кусок роскошной кровати с атласным балдахином, по просьбе больного отодвинутой в темный угол спальни.
Перо мерно поскрипывало, заставляя несказанные слова прыгать по бумаги, а глаза, привыкшие к сумраку и бездействию, болели от напряжения. Кашель вновь подкатывал к горлу, стремясь вырваться звуком завывания февральского ветра или лая дворовой собаки. Мужчина прижал шелковый платок ко рту, не желая привлекать внимания прислуги, неустанно дежурившей у хозяйских покоев. Но расторопного Игната не зря считали лучшим работником во Дворца, поэтому уже через минуту он возник рядом с господином, придерживая серебряную супницу с травяным отваром, от поверхности которого поднимался пар.
Мужчина старательно сделал пару неглубоких вдохов, после чего облегчение отразилось на покрывшемся красными пятнами лице, а в темных глазах вновь на мгновение зажглась прежняя живость.
– Спасибо, Игнат. Полегчало сразу, – немного сипло произнес он, поправляя слипшиеся от пара седые волосы.
– Да как же это, полегчало, барин. Доктор ваш, ну тот, что порасторопнее и в золотых очках, говорил, что весу вы должны поднабраться. А вы чахните все, на глазах исчезаете, совестно мне. Глядишь, приду к вам завтра, а вы и в окошко вылетели. Что я молодому барину скажу? Как перед Татьяной оправдаюсь?
– Да чего же теряешься, Игнат, ты и скажешь, что улетел. Думается мне Митя даже поверит тебе. А Татьяна – женщина добрая и набожная, знает, что всему свой срок, – сказал больной с улыбкой, поправляя сбившийся пуховый платок, накинутый поверх бархатного халата.
– Ох не говорили бы вы так. Что я скажу Митрию Николаевичу, если с вами беда случится-то?
Больной проигнорировал вопрос, взял песочницу из письменного прибора, что в свое время ему презентовал еще государь и близкий друг Павел Петрович. Пару раз наклонил над листом с едва завершенным тексом серебряную безделицу, затем, дождавшись впитывания черни, ссыпал черные крошки на стол и, аккуратно сложив послание, попросил встревоженного Игната подать сургуч.
