На телевидении все запросто. Но не просто. К вам обращаются на "ты", еще не разузнав ваше имя, женщин режиссеров можно вычислить по их хронической асексуальности: несменяемым годами джинсам, нарочито грубым прокуренным голосам, усталым глазам, коротким стрижкам и мужской походке, а мужчин порой распознать вообще невозможно. На телевидении нет Петровичей, Ивановичей, Михайловичей и пр. Там есть Саши, Сережи, Кати, Анжелы и пр.
Вот и Гарри… Никто толком не знал его отчества, кроме инспектора из отдела кадров. А ведь Гарри можно было с полной ответственностью назвать отцом отечественного телевидения, поскольку служил он на столичном канале оператором с незапамятных времен.
Происхождение его имени, не характерное для данной местности, было покрыто мраком неизвестности. Если бы он был моложе лет на сорок, то коллеги, наверняка, называли бы его Поттером. В шутку. Но сейчас, из уважения и к опыту, и к возрасту, он был для всех попросту Гарри. Невысокий, крепкосбитый, , Гарри говорил всегда громко с матерком, курил много, а с бодуна снимал неизменно лучше. Сказалось медленное привыкание к алкоголю, как он сам утверждал, с трех месяцев: его бабушка, чтобы он крепче спал и не плакал, когда мать уходила на работу, давала ему вместо соски свернутый в трубочку платок, смоченный в вине. То, что Гарри не спился, лишний раз говорило о его хорошем здоровье, а также и о том, что вино раньше было куда лучше нынешнего.
Как-то раз Гарри послали в командировку, не совсем привычную для него: какие сюжеты он только не снимал, а вот монастырскую жизнь никогда не доводилось. Говорят, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Вот и Гарри, всего за три съёмочных дня приучился не бросать окурки под ноги и громко в храме не говорить.
В последний день работы телевизионщиков пригласили на трапезу. Так получилось, что Гарри в трапезную вошел последним: то ли урну бегал искать, чтобы бычок выбросить, то ли с батюшкой заговорился о жизни суетной. Но когда он вошел в помещение, мест свободных уже не было. Все ждали, когда начнут подавать. Гарри огляделся и заметил небольшой отдельный столик, как раз на одну персону. Тихонько, чтобы не привлекать внимание, он прошмыгнул к столику и довольный уселся за него. Мгновенно в трапезной наступила гробовая тишина. Правда, через минуту ее нарушили разносчики блюд – дежурившие на кухне монахи. Уже у всех на столах появились кастрюли, но Гарри почему-то так ничего и не принесли. Он почувствовал себя не в своей тарелке, особенно, когда заметил на себе косые и тревожные взгляды жующих монахов. Гарри стал незаметно для всех осматривать и ощупывать себя – может, что не так на лице или рубашке? Да нет, все на месте и ничего лишнего. Тут к нему подошел тот самый батюшка, с которым он недавно беседовал, и тихонько попросил его пересесть. Оказалось, что место, на которое уселся Гарри, принадлежала не кому-нибудь, а самому Иисусу Христу.
