Всякий раз, просыпаясь в холодной комнате, Матвей бросал сонливый взгляд в сторону окна и видел там полярную сову. Её жёлтые глаза широким кольцом обрамляли чёрные зрачки, в которых отражался свет нового полярного дня. С мистической вкрадчивостью, свойственной лишь человеку, она наблюдала за собирателем, напоминая загадочного духа, обретшего плоть. Так длилось обыкновенно не дольше минуты, пока птица не расправляла свои большие крылья, громко ухала и улетала прочь, оставив после себя лишь горстки пуха.
Матвей осторожно убрал со своего живота Машину руку и потянулся к ваттбраслету на тумбочке. Проверил время – ровно пять утра. Две недели прошло с тех пор, как эта странная сова стала садиться на подоконник и своим уханьем будить его в одно и то же время, ровно в пять. Неделю назад ему это надоело, и он решил перебраться в другую комнату, но мерзавка нашла его и там, не опоздав ни на минуту.
Он тяжело выдохнул, слегка прижал к себе Машу, почувствовав приятное тепло её груди, и попытался заснуть. Но стоило векам сомкнуться, как в голову сразу вторглись отрывки из прерванного совой сна. Мозг словно проектор стал выводить картинки увиденного кошмара, и на попытке заснуть Матвей поставил крест.
«Плевать, всё равно режим давно сбил», – попытался он себя утешить.
Собиратель осторожно вылез из-под шерстяного одеяла и почувствовал, как голое тело стал покусывать дующий из окна сквозняк. Он поскорее оделся, закрепил ремешками на запястье ваттбраслет и поцеловал Машу, искренне позавидовав её крепкому сну. Выйдя в коридор, он старался мягче ступать по скрипучему полу, пока не достиг лестницы и наконец перестал себя утруждать быть тихим.
С тех пор как сова стала навещать его, каждое утро превратилось в повторяющуюся рутину. Пока друзья и весь остальной Лонгйир досыпали, он шёл к каменистому берегу и наблюдал за утренними водами фьорда. Здесь он поудобнее усаживался на булыжник и отпивал воды из фляги, смачивая высохшее за ночь горло. Взглядом он пытался отыскать белое пятно среди поросших мхом скал, надеясь разглядеть в нём нарушителя его сна. Сова, будь она духом или всего-навсего птицей, отдавала беспокойством в сердце.
Матвей коснулся конца шарфа, снял его. Шерсть потрепалась, испачкалась, а в самой середине зияла дыра, куда смог пролезть указательный палец.
