Последние двенадцать лет Аню смертно тянуло в Озеровку. Это было место, где она началась как человек и, наверное, хотела закончиться. Поднимаясь в тесные сенцы бабушкиного дома, затем проходя в избу, во внутреннюю его часть, она мыслями возвращалась в душное лето две тысячи шестого.
Уже тогда Никитины, с чьей дочерью она гуляла, когда приезжала на лето к бабушке, были в Озеровке своими. Наташа, девочка с таким же сытым и приветливым лицом, как её родители, и такая же ученица начальной школы, как Аня, сразу взяла её в оборот и показала, как здесь всё устроено.
«В городе разве со всеми не здороваются? – спросила Наташа и, глядя, как Аня мотает головой, выдала: – Ну дела-а».
В Озеровке нужно было здороваться со всеми, и это Аня усвоила быстро. Вот только местные спрашивали, «чьих она будет», слышали ответ и сразу делали шаг назад, а потом судачили между собой: «Антипихи унучка». Вести вообще разносились по деревне удивительно легко, и каждый раз новые: тогда поговаривали, что кто-то ходит по дворам и тайком доит коров, а поймать его никак не могли. А ещё озеровские были суеверными. Их дети, да и Наташа тоже, проходя мимо дома Аниной бабушки, держали пальцы крестиком. То, что она здесь не своя, Аня тоже уяснила.
Тем более что у бабушки всё было по-другому. Приехав из города, ещё не успевшим привыкнуть нюхом Аня ловила запах старости и украдкой морщилась. Старалась сосредоточиться на горьковатом запахе трав, развешанных у входа, и в который раз уже думала о том, зачем бабушка их собирает, если никого не лечит.
Спрашивать об этом у неё самой было бессмысленно: ответов на свои вопросы Аня никогда не получала, а ведь она одна-единственная задавала их бабушке. Мама, как и все, сторонилась собственной матери, вспоминая о ней лишь тогда, когда нужно было куда-нибудь деть Аню. А больше у них никого и не осталось, три поколения Антипиных – бабушка, мама и дочь.
Задавать вопросы о том, куда делись дед и отец, тоже не было особого смысла. Приемлемым в доме считалось только молчание. Вечерами Аня с бабушкой не говорили ни слова, сидя за столом каждая с кружкой парного молока. Аня свою могла цедить целый час, а вот бабушка всё наливала и наливала себе одну за другой. Непонятно было, откуда в доме свежее молоко, если корову, как и вообще скотину, она не держала, ни с кем не дружила и новостями не обменивалась.
