Василий Беленников
Наконец-то я нашел подходящее место. Здесь меня устраивало всё. И то, что светало слева, и то, что помост был не низок, не высок, а как раз такой, как надо. И, что в озеро выбегал коротко (видно, вглубь забирало сразу). И берег, поросший ольховником. Кусты этого самого ольховника скрывали меня от стоявшей на взгорке заброшенной избы, с уже сильно прогнувшейся, но еще топорщившейся на фронтонах крышей и чем-то напоминавшей свою хозяйку Меланью, почившую позапрошлой зимой. Моя знакомая бабка Поля по секрету, выдавая неприглядные деревенские тайны, говорила мне, что та просто замерзла в лютые холода в нетопленой избе и лежала, неприкаянная, синей ледышкой неделю.
Я хорошо бабку Меланью помнил. Прежде в беспечных отпускных походах не раз встречался с ней на лесных тропинках, дорожках полевых, стежками соединяющих соседние деревни; у магазина, ожидая в пересудах о последних новостях автолавку с хлебом, или просто на уютных деревенских улочках. Почти каждый раз как будто натыкался на старушку. Бабка Меланья, как и я, совершала два раза в неделю «марш-броски» либо в лавку за покупками, либо по своим товаркам, которые почти уже никуда не ходили, а больше грелись на солнышке по скамейкам у изб, жалуясь друг другу на больные ноги, сердце, одышку и прочие хвори. По словам самой Меланьи, подружки-сверстницы откровенно берегли остатки здоровья, заставляя тем самым её навещать их. Ей и самой ходить было уже трудно. И отдыхать приходилось подставив под подбородок высохшие узловатые ладони, сложенные на сучке-крючке батога для опоры. Бабка приветливо смотрела, но стояла так неподвижно, как пенек где-нибудь у палисадника или на лесной тропинке. И, как раз, с боку, напоминала теперешнюю обветшалую прогнувшуюся на фронтонах крышу её заброшенной избушки. Вернее – наоборот. Крыша – напоминала её.
Лёгкая оторопь от «явления» бабки быстро проходила. Поздоровавшись с ней, уже нельзя было сразу проследовать мимо и не поддержать разговор. «Процесс общения», похоже, доставлял старушке истинное удовольствие и являлся её первой жизненной необходимостью, как, впрочем, и для всех немногих жителей окрестных деревень. Меланья была, если можно так выразиться, мастером слова. Обращалась к собеседнику по доброму лукаво и так радостно-открыто, будто тебя как раз только и ждала, чтобы встретить, будто знала про тебя всё и, при том, что человек ты хороший. По имени называла будто трогала в тебе что-то неразменно-ценное, о существовании которого ты и сам не подозревал. Говор был такой округло-певучий. Эти «о», эти «ё», эти «дак», как бабочки, выпархивали, кружили собеседника и не отпускали. И так, скорее всего, с каждым встречным. Домой приходила уже после обеда. Потом шла вниз за водой с клюкой со своей, по четверти ведерка, готовила нехитрую еду…
