Марафон нежеланий

© К. Ханжина, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

С детства нам внушали две крайности. Классики писали, что любовь и красота губительны. А в диснеевских мультиках пошло и банально, в китчевых песенках кричали, что всех бедных, добрых, кем-то униженных в конце ждет слащавый хеппи-энд с той самой любовью и красотой.

От этой сладости меня всегда подташнивало, а золотая середина казалась чем-то пресным и серым. Поэтому я с ранних лет верила, что мой удел – это трагично любить, страдать, переживать самые тернистые сценарии. Не в ожидании «долго и счастливо», а в наслаждении красотой этой боли. Я верила, что так моя жизнь становится похожей на те самые истории, ставшие классическим каноном в искусстве. Ведь все самое красивое в мире было о страданиях: песни, книги, музыка и картины о безответной любви, трагедиях и конечности жизни.

Даже умирая в шикарном номере ханойского отеля, я думала: «Это так красиво: я буду выглядеть почти естественно, только щеки немного впали от продолжительной рвоты, и синяки под глазами, конечно же, уже не пройдут. Зато я лежу на белоснежном хлопковом белье, до сих пор пахнущем свежестью, волосы красиво вьются от душащей влажности, где-то рядом валяется опрокинутый бокал, и я чувствую, что к пятке прилипли лепестки какого-то тропического цветка. А самое красивое – это то, что моя смерть будет загадкой».

Я думала, в какую позу мне лечь, чтобы выглядеть наиболее привлекательно. Потом горячечный бред унес меня в далекое будущее, и я наблюдала, как про меня, про «Джунгли», снимают фильм.

«Если жизнь прожита так, что ее никто не захочет экранизировать, то это была не жизнь, а просто существование» – так говорил Адам.

Многие его фразы, целые предложения и даже абзацы навсегда впечатаны в мою память. Как будто бы он накалял оттиски со своими словами, а потом прижигал ими мое сознание. Во что-то из его тезисов я уже не верю, но все равно вспоминаю по случаю. Иногда отвечаю его же фразами и, только после произнесения вслух, понимаю, что это не мои мысли.

«Такие люди, как ты, – самые красивые. Через твой надлом можно рассмотреть прекрасную душу» – эту фразу я вспоминала чаще всего.

И верила в нее. Мысленно говорила ее всем, кто не видел во мне ничего особенного. Он точно видел. Он – один из немногих, кто прикасался к моей душе. Держал ее в своих жестоких пальцах, трепыхающуюся и пульсирующую болью. Он тоже считал, что ощущение собственной боли и процесс превращения ее в искусство – самая прекрасная в мире вещь.