Кинжал врезается в столешницу с более глухим стуком, чем от него можно ожидать. Стук в бубен громче. И звук, становится все тяжелее с каждой секундой, наваливается на плечи, тянет вниз. Равномерное бум-бум прорастает из паркета, тянется от стен к костлявым пальцам, вместо тяжелых колец, унизанными крупными суставами. Звук заполняет комнату плотной подушкой. Ведьме тяжело вздохнуть и еще тяжелее выдохнуть, но нужно. Только так она сможет хоть что-то сказать. Разомкнув тонкие от возраста губы, скорее похожие на еще одну глубокую морщину, она выдыхает древние слова на забытом всеми языке. Она призывает, она спрашивает и требует. Но из раза в раз ответа нет. Только свечи трещат все сильнее, и ведьма порадовалась бы, если бы это хоть что-то значило.
– Давай же, – нетерпеливый голос звучит бодрее, чем этого можно было ожидать от седовласой, склонившейся над рунами старухи. – Я немного прошу. Просто верни все как было. Чтобы дети не бежали на чужбину, вырывая корни свои из родных болот. Это немного в ответ на верную службу.
Но ответом ей звучат все те же равнодушные бубны да свечи.
– А если я уеду, тебе понравится? Понравится быть брошенным? Понравится, если никто не будет почитать тебя? Никто не будет жертвовать тебе ни временем, ни дарами? – звенящая злость в голосе передается бубну и свечам, передается стенам и потолку, каждой серебряной волосинке, убранной в косы. Но и это остается без внимания Укко – верховного бога. Покровителя и защитника. Боги давно молчат и не отвечают на молитвы большухи. Поэтому родные уезжают, поэтому семья настаивает, чтобы ведьма покинула богами забытые земли предков, где их лишают шанса сохранить наследие и себя.
Сил все меньше и от этого противно, ведьме противно от самой себя, ведь она не может даже ритуал до конца довести. Вот уже и руки подрагивают и напрягать голос все сложнее. Но она не сдается. Пробует еще раз. Кажется, последний.
– Я не прошу возмездия, не прошу мести. Дай мне силы отстоять причитающееся по праву. Дай мне… – горло першит, голову все сложнее держать прямо, так и клонится к столешнице, к полу, к земле.
Камешки рун подрагивают на тяжелой скатерти и это не треск истлевающих свечей, истекающих белым воском на багряное полотно. Это знак. Надо собраться, надо дожать, ее слушают. Но мысли вязнут, они путаются между «бум» и «бум», не успевая сформироваться в предложения. Ведьма чувствует, как момент уходит, что вот сейчас последняя возможность быть услышанной или… «Пакуй чемодан дорогая, здесь уже нечего ловить», – это не в голове, настороженно понимает ведьма. Это снаружи, как и бубен, как и свечи, как и ветер, проверяющий на прочность стекла в окнах.
