Трус и до смерти часто умирает;
Но смерть лишь раз изведывает храбрый.
Уильям Шекспир. Юлий Цезарь
Оглушительно громко, с перерывом в пару секунд прогремел гром. Грохот был невыносимый – и одновременно раздался стук в дверь. Так-так – поднимало голову сознание, окутанное пеленой сна. Кто-то стучит, или мне кажется? Скорее второе. Я спросонья открыл один глаз. Встал с постели и едва не споткнулся о пустую бутылку. "Да чтоб тебя!.." В дверь уже дубасили со всей дури, не жалея хлипкой фанеры. Крикнул:
– Иду, иду!
Желаемый крик вышел нечленораздельным мычанием. Будто язык онемел. Прокашлялся, повторил:
– Да иду я!
Стук затих. Басистое рычание донеслось из-за входной двери:
– Андрюха, ты в порядке? Какого чёрта не открываешь? Я же волнуюсь за тебя, говнюк ты мелкий!
Ах это Димка! Вот уж не ждал. Сегодня же воскресенье? Или понедельник? В голове стучала наковальня, высекая искры под веками. Что было вчера? Память отшибло начисто. Но случилось наверняка что-то скверное, раз я так нажрался.
Друг ждал на кухне. Слышал я из ванной, как закипает чайник…
Закрыл вентиль. Холодная вода привела в чувство. Стянул полотенце с округлого полотенцесушителя. Вытерся, бросая взгляд в квадратное зеркало. Бледный, мешки под глазами и эта щетина… Краше в гроб кладут, а мне ещё предстояла деловая встреча.
Тонкая струйка воды стекала в щербатую раковину, пока бритвенный станок нежно скользил по белой пене. Капель из крана, затихая, уносилась водостоком.
Кажется, Димыч очень взволнован… Кофе разлил по чашкам. Димыч сидел, глядя внимательно… Форточка приоткрыта чуть-чуть. И всё равно в квартире воздух спёртый.
– Андрюха, – начал он. Нахмурил лоб, положив локти на стол и упёршись ладонями в подбородок. В сером шерстяном свитере он выглядел полней обычного, напоминая ленивого медведя. – Какого лешего ты опять пьяный? У тебя ж встреча. Дело и деньги, мать твою. У тебя холодильник пустой, через пару дней месяц заканчивается. Чем платить будешь, Мильтов, а?
На последних словах он понизил голос на тон. Вышло рычание.
Если бы я не знал его, как облупленного, то, возможно бы, испугался. Димыч высокий, плотный и коренастый. Выглядит грозным, хотя добряк добряком и мухи не обидит, не то что я – взрывной, тощий и мелкий, эдакий пацанёнок… Как это меня порой бесит.
Кофе горячий и сладкий – такой, как я и люблю. Глотнул не спеша, наслаждаясь, чувствуя, как Димыч закипает. Улыбаться заставил себя через силу, а потом сказал:
