В окна – широкие и высокие, с аркой под потолок, едва втискивался день. В былые времена такие окна устраивали в особняках, чтобы добавить зданию ажурной легкости, а помещению уюта. К их просветам так и просились воздушные, перехваченные бантом тюли, и веселые шторы старомодной расцветки.
Вместо них, омрачающим декором, свисали тяжелые, темной ткани, пропыленные портьеры, по нижнему краю уже истертые в бахрому, а до высоты человеческого роста прожженные сигаретами. Вероятно, нынешние обитатели особняка любили курить у окна, смотреть на улицу и предаваться думам.
Однако двум людям в помещении было не до раздумий. Эти двое готовились к разговору. И хотя каждый из них желал к разговору приступить, делать этого они не спешили. Во всяком случае, таково было бы впечатление со стороны, случись за этими двумя кому-то наблюдать. Но в большой, занавешенной от солнца портьерами, залитой электрическим светом, скудно обставленной зале они были одни.
Первый что-то писал. Это был начинающий полнеть рыжий молодец лет тридцати пяти, с умными, но усталыми глазами на рязанском красноватом лице. То ли ему тер шею ворот дешевой рубахи, то ли нервы были не в порядке, но он поминутно дергал головой, отрывался от бумаг и поглядывал на второго.Второй имел темные волосы, карие глаза и тонкие черты лица. Их лишь немного портили рельефные скулы. Выглядел он лет на десять младше.
Впрочем, на этом различия не заканчивались. Озабоченность угрюмой крысой шмыгала по лицу сидящего столом. Весь его вид говорил о крайней болезненности и напряженности, что сопутствует людям, погрязшим в рутине умственного, смертельно надоевшего труда. Этот малый часто вздыхал, словно знал и о собеседнике, и обо всех людях вообще что-то такое, отчего ему было тошно. Что-то в нем было от рентгена, в этом озабоченном столоначальнике.
Спокойствием веяло от лица второго человека, будто со скульптурного мрамора на музейный паркет падала тень. В этом спокойствии тоже угадывалось тайное знание. Правда, знание это было другого толка. Это было знание Сакья-будды, постигшего суть вещей и в любой момент готового оказаться в нирване, однако до сих пор остающегося в миру по особенным причинам.
Разговор все не начинался. Столоначальник читал бумаги, перекладывал их из стопки в стопку, принимался за новые, мельком их просматривал и распределял по серым картонным папкам. Тишину кабинета изредка нарушали лишь уханье дырокола, да стремительный скрип авторучки по некачественной бумаге. Там первый незнакомец время от времени размашисто ставил росчерки.
