`Лети-лети лепесток. Ключ. Язык. Замок.
Взойди-взойди семечко, пройди Калмык сквозь темечко.
Ключ-сургуч. Язык-Калмык. Замок-восток.`
Эти слова для Дерева в детстве были колыбельной, в зрелом возрасте рвали разум вопросами, а в старости – стали пульсирующей болючей мигренью.
Но ни забыть, ни стереть из памяти их было невозможно.
Дерево понятия не имел, откуда они взялись, также как и его имя – Калмык.
В это же время, провернув тумблер условной реальности, сквозь нетканое полотно пространственно-временного континуума, на него смотрела уже немолодая женщина.
Пережив немало сожалений, о содеянном ею 50 лет назад, когда будучи маленькой девочкой, она украла из кладовки своего отца одно из семян, похожее на пестрое крыло тропической бабочки.
Это семя, вместе с другими, по весне должны были высадить в университетском дворе, для повышения квалификации профессуры Кафедры Проявления Сокрытого.
Это были дорогие сорта генномодифицированных деревьев, в каждом из них текла особенная смола, которая при правильной концентрации намерения практиком, проступала наружу магическими символами, разъедая при этом кору, и уже на голой коже дерева можно было прочесть персональное заклинание на временное изменение облика.
Схалтурить было невозможно – дерево филигранно выявляло потенциал человека, его внутреннюю силу и мастерство.
При удачном эксперименте, заклинание торжественно вырезалось из ствола и помещалось в красивую рамочку из коры того же подопытного, и дерево выполнив свою миссию, умирало.
Жизнь подобных деревьев длилась, как правило, не более пяти лет.
Им с детства прививали черенок с мыслеформой об их избранности, и что в подобной жертве, заключается смысл их жизни.
Сколько они смогли бы прожить без целевого использования, никто не знал, все опыты были засекречены.
У деревьев тоже была своя иерархия, тем, кто был на самом низшем генном уровне, приходилось совсем туго и жизнь их была еще короче.
Их выращивали, как цыплят-бройлеров. Они покупались первым встречным и использовались для чего не попадя – кто-то сбрасывал на деревья свои прыщи и бородавки, кто-то вживлял под кору наушники, включал злой рэп и смотрел, как дерево покрывалось бесформенными рубцами.
Лучшее, что могло случиться с такими деревьями – быть зеркалом детской памяти, помогая заучивать им таблицу умножения, алфавит и прочие школьные премудрости, быть детектором лжи на даче показаний жуликов, или любовным признанием дорогому человеку.
