В одном лесу жил когда-то козодой. Вы не знаете, кто такой козодой? Это небольшая птичка навроде кукушки, только чуть меньше, пёстрая, коричневая и с широким «лягушачьим» ртом. Если он будет неподвижно сидеть где-нибудь на земле рядом с Вами, Вы его и не заметите, а вот он Вас, поверьте, не пропустит. И помолится за Вас, обязательно помолится, будьте уверены.
Он пришёл к козодою до рассвета, когда звёзды, пусть уже тусклые и слабые, ещё были видны на небе. Он и сам не знал, чего он хотел, но козодой молился в зарослях маквиса под его окнами чуть ли не каждую ночь, и его монотонная песня, навевавшая безотчётную тоску, мешала ему уснуть. Ночь была тихая, тёмная и холодная – тихая, конечно, если не учитывать однообразную молитву козодоя.
Когда гравий зашуршал под его ногами, козодой тут же смолк и притаился где-то между частыми стеблями низкорослого кустарника, прижавшись всем телом к земле, и, если бы он не молился здесь в самые поздние часы каждый вечер, никто, даже собака с самым острым нюхом, не догадался бы, что козодой сидит здесь, в маквисе, под самым его носом. Но он знал, что козодой там, а потому уверенно остановился прямо напротив кустов и осторожно опустился на одно колено.
– Друг мой, – сказал он, обращаясь к маквису. – Молитва – дело святое, благородное и полезное, но ты не мог бы молиться в другое время? Сейчас уже поздно, все хотят спать, и я в том числе. Скоро встанет солнце, так помолись, когда его лучи осветят твои перья, или вечером, когда оно попрощается с тобой на закате. А сейчас я был бы не прочь вздремнуть часок-другой.
Козодой пугливо втянул голову и слабо сверкнул в темноте большими масляными глазами.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Я помолюсь за твой крепкий сон.
– Нет, ты не понял, – он покачал головой из стороны в сторону и усмехнулся. – Я не могу уснуть из-за твоей молитвы, которая, да простят меня боги мира сего, раздражает в столь поздний час. Молись в другом месте, не знаю… В лесу или на берегу моря.
– Хорошо, – снова сказал козодой. – Завтра ночью ты не услышишь меня, но не ропщи, если когда-нибудь я вдруг снова окажусь в маквисе под твоими окнами, ведь не ты один просишь спокойный сон, – козодой усмехнулся каким-то своим мыслям, а потом добавил: – Без моей назойливой песни.
– А о чём ты всё время молишься, если не секрет? – с любопытством спросил он, полностью опустившись на землю и сложив ноги по-турецки. Козодой задумался, и на мгновение луна блеснула в его больших, тёмных, как будто масляных, глазах.
