Уважаемые члены Нобелевского комитета! Уважаемые дамы и господа!
Сравнительно недавно – по шкале геологических эпох секунду назад – я стоял посередине такой же огромной пустоты, абсолютно один, также глядя в тёмную неизвестность. Я смотрел в неё с оцепенелым ужасом, потому что пришло время выходить. Мой друг Виталька лежал, пьяным до беспамятства, этажом выше. Я обещал сломать ему ключицу, но не справился с первого удара – попал в мягкие ткани. На такой случай у нас была договорённость, священное мужское слово, которое я дал до того, как мы начали пить две бутылки водки на двоих: если не сломаю ключицу, сломаю руку.
Виталька не хотел идти в армию, не понятно почему. Я хотел, меня не брали. Наша дружба вообще была странным союзом, потому что он был физически сильным, хитрым, жадным и трусливым. У меня баланс складывался в обратную сторону, за исключением страха – не то, чтобы его было меньше, но он или прятался глубже, или проявлялся позже. На фоне худосочного очкарика-недотёпы, мой почти двухметровый приятель, у которого всегда водились деньги, выглядел безусловным авторитетом – пока я не ударил его колуном в правую ключицу. Мне показалось, удар был точным. По пояс голый Виталька вскрикнул, потерял сознание и сполз по забору на снег.
Меньше всего я хотел оказаться в этой пустой кухне студенческого общежития, с чёрным провалом выбитого, в недавнем групповом побоище, дверного проёма. Пришло время выходить туда, где на меня навалится бесконечно сложная действительность, такая, какую я ещё не распутывал. Выйти из комнаты, исправить ошибку, сломать Витальке руку – ничего особенного, если не читать хитро сложенные книжки ещё живых поэтов. А потом я уеду очень далеко, возможно даже в другой город, и начну всё заново. Чтобы через много лет шагнуть на эту сцену и снова увидеть перед собой ничуть не постаревшую темноту пустоты. Она – единственное существо женского рода, сохранившее свою молодость рядом со мной. Она дружелюбна. В ней уже нет ужаса. Я растворил его в моей жизни, словно подмоченный карбид в бутылке из-под шампанского, взрыва которого ждёшь так долго, что мама успевает вернуться с работы и начать твои поиски.
За всё время существования премии Нобелевскому комитету впервые доведётся вручать её задним числом – после того, как вы прочтёте мою лекцию. Таким образом, в этой трагедии мы все первооткрыватели: и хор, которого нет, и герой, существование которого я тоже ставлю под сомнение. Признаюсь, никогда бы не довёл до конца всё мною задуманное, если бы не очаровательные детали вашего ритуала – мороженное и танцы в 22:15. Но, я сам выбрал такую форму компенсации: за свой досадный промах в мягкие ткани; за тоскливое одиночество в пустой кухне общежития; за карбид, который не взорвался – и она не кажется мне избыточной.
