– Но почему?!
Олеандра стояла перед ним – злая, растерянная и пока что не осознающая своего поражения. Последнее раздражало больше всего. Эта самонадеянность, будто они что-нибудь значат, будто имеют над ним власть. С каждым годом знакомая сцена становилась всё менее забавной, а его сердце – всё более чёрствым.
– Что изменилось? Что не так? Я чем-то стала хуже?
Пьерше чуть улыбнулся, как умел – вежливо и чуть отстранённо, – наблюдая, как от этой улыбки в Олеандре дёргается каждый так хорошо знакомый ему теперь мускул тела.
– Нет, я бы даже сказал, ты похорошела.
– Тогда почему?! – Олеандра чуть ли не взвизгнула, наблюдая, как Пьерше демонстративно сортирует бумаги, складывая их в ящик стола. Половина приглашений – в мусор, черновики документов с пометками – в папку секретарю.
– Ты мне надоела. – Он посмотрел на неё, как на слабоумную, которой, кроме как на пальцах, ничего не объяснишь.
– Так не бывает, – горько потрясла головой Олеандра. В прищуре тонко очерченных тушью глаз затаилось подозрение. – Ты… ты нашёл кого-то ещё!
– Бывает. Извини, но это всё, что я имею сказать. Дело не в тебе, дело во мне, если ты так хочешь. И, собственно, что с того, если я нашёл кого-то ещё? Разве я обещал жениться на тебе или что-нибудь подобное?
Ещё пару лет назад, наверное, Пьерше попробовал бы что-то объяснить, найти компромисс, даже начать отношения с нуля – однако на сегодня у него уже не было иллюзий. Он не терпел ограничений в своей жизни, а женщины всегда оказывались слабы. Флирт для Пьерше был сродни фехтованию или танцу. Партнёршей могла оказаться кто угодно, значение имел лишь сам процесс. Как наездник на соревнованиях проявляет чудеса виртуозности, так и Пьерше доставляло наслаждение скользить по тонким граням эмоций, порой находясь на их острие, но никогда не теряя контроль. Вся романтика отношений заключалась для него в их неуловимом, подвешенном состоянии. А женщины, какой бы расы они ни были, тешили своё тщеславие тем, что за ними ухаживает столь обаятельный и богатый аристократ. Казалось, обе стороны прекрасно осознавали правила игры. Пьерше не дарил ложных иллюзий.
Но в один прекрасный момент дама непременно решала, что вот теперь-то стала для него той самой единственной и неповторимой. И начинала требовать большего, полагая, что имеет над Пьерше аналогичную власть. Однотипная развязка романа никогда не менялась. Пьерше лишь научился сводить скандалы к минимуму, сразу беря столь безжалостный тон, чтобы у бедняжки кровь застыла в жилах. Он знал все их уловки наперечёт: притворная холодность, попытки вызвать ревность, щенячьи заискивания… Когда-то наблюдение за этими бесплодными ужимками доставляло ему едкое, желчное удовольствие. Видеть роскошную, самовлюблённую женщину у своих ног, взбешённой или позорно размазывающей слёзы, – вот где ощущался триумф его обаяния. Теперь эти качели ему наскучили, он желал лишь лёгких и ни к чему не обязывающих отношений.
