Не то чтобы он не любил звёзды, нет, иногда ему нравилось смотреть на них. Но они всегда волновали его, тревожили, бередили душу какой-то гнетущей тоской. Так было с детства, в детдоме он даже боялся их. Они казались холодными, безразличными и равнодушными. С ними не хотелось разговаривать, им нельзя было пожаловаться на свои детские обиды и печали, им было всё равно. То ли дело ласковое солнышко, которое заставляло подставлять под тёплые лучи лицо и улыбаться, или весёлый ручей, протекавший по опушке недалеко от детдома. Он тоже своим мелодичным журчанием всегда пел о том, что всё будет хорошо. А эти звёзды, которые он видел сейчас, со дна старого, давно пересохшего каменного колодца, были не просто холодными и равнодушными, они были откровенно враждебными и злыми. И ещё их было слишком много, они будто специально все сгрудились над колодцем чтобы полюбопытствовать, что будет с этим глупым пленником, после того что он учудил сегодня.
Наверное, так казалось оттого, что они были чужими, здесь всё было чужое: и горы, и небо, и даже солнце. Оно здесь не ласкало и не грело, а палило и нещадно жгло, а когда уходило спать, за дело принимались хмурые горы и эти звёзды, они несли с собой могильный холод, и быстро леденили раскалённые за день камни.
Сама природа Афгана изводила и выматывала душу. А может быть просто она помогала своим, говорят дома и стены помогают. Надо же, пятый год здесь, всякое было, и всегда как заговорённый. А теперь вот плен. Хрен бы взяли, если бы не контузило.
Сопровождал со своей спецротой колонну, попали в засаду, приняли бой. Духов было в несколько раз больше, окружили, поливали огнём со всех сторон. Били по колонне со склонов, а наши внизу, на открытом месте, как прыщ на пятой точке.
Когда понял, что всё, приготовил последнюю гранату, чтобы вместе с собой и пару-тройку духов на небеса прихватить, когда близко подойдут. Не успел, контузило, сознание потерял. Очнулся уже в плену.
Старейшина кишлака, в который его привезли, совсем не был зверем или садистом, хотя среди афганцев попадались всякие, ребята рассказывали, и сам навидался. По-русски Алим говорил прекрасно, без акцента. Гути говорила учился в союзе, обучил русскому и дочь и многих других.
Странно у них, старейшина, а мужику, наверное, и шестидесяти нет, крепкий, жилистый, уверенный и спокойный. Трое сыновей, дочери всего четырнадцать. Эта тоненькая гордая девочка хоть как-то согревала душу. Добрая была, а стреляла из автомата не хуже мужчин, сам видел.
