Темно, очень темно, сплошной черный бархат, застилающий глаза. Душно, жарко и одновременно знобит. Разве так бывает? Сплю я или нет?
«Да, бывает. Темнота однородна, если это, конечно, настоящая темнота – не полумрак, не сумерки, не звездная ночь, – то она всегда одинаковая. В противном случае это уже разновидность света, который невероятно многообразен. Он белый, желтый, синий, тусклый, яркий, приглушенный, веселый, задумчивый, бодрый, усталый. Да, свет и тьма воистину противоположности».
Я прислушался, где-то очень-очень далеко, на другом конце земли, еле слышно капает вода. Какого чудовищного размера должны быть эти капли, чтобы их звук раздавался по всей земле? И вдруг капли услышали меня, мою слабость, мой жар, мою горячку, мой бред. Капель превратилась в шаги муравья, потом носорога и, наконец, слона. Зачем он идет? Страшно! Он рядом! Я чувствую его дыхание. И вдруг… забрезжил утренний свет, скользнул прохладным полевым туманом по моим векам и лег на лицо мягким дождевым облаком. Я открыл глаза. Это сестра, медсестра, положила мне на лоб холодное полотенце.
Тихие голоса:
– Температура?
– Сорок и два. Кровь уже не сворачивается.
– Что колете?
– Да что только не колем, Федор Георгиевич. Ничего не помогает. – Зашелестели страницы. – Вот Франция, Германия, Израиль. – Опять шелест.
– Так это все одно и то же. Попробуйте другой ряд.
Я пытаюсь повернуть голову, но поворачиваются только глаза в сухих, набитых песком глазницах. Как она прекрасна! Тонкая! Длинная! Как будто продолжение моей вены – капельница. Мои губы шевелятся.
– Что он говорит?
– Просит не выбрасывать капельницу. Он плетет из них цветы, красит зеленкой, йодом и дарит мне.
– Удивительный мальчик. Такой маленький и такой сильный. Непостижимая воля к жизни. Сколько лет работаю – и не перестаю удивляться. Наверное, генетика. Вот увидите, скоро таких случаев станет гораздо больше, а потом и все скатятся к антибиотикорезистентности, тогда неизбежно наступит эра бактериофагов, иначе мы просто все умрем. Кстати, насчет температуры и несвертывания крови: при сорока двух альбумины – транспортные белки в крови – как раз таки свернутся, и человек умрет, потому-то и все градусники только до сорока двух. Учитесь, деточка, учитесь. Медицина – бездонный мир. А мальчику колите кардинально другое, и все будет хорошо. Я очень на это надеюсь.