Звенит и мерцает лента,
Растянутая над бездной.
Всё надвое делит время.
Что было на до и после.
История мажет красным.
В огне исчезают листья.
Привычные рек русла
Меняются невозвратно.
Мы те, кто остались в прошлом.
Мы те, кто проснулись утром.
Забывшие о деталях.
Отринувшие возможность.
Танцует над ямой дева,
Струна режет в кровь ноги.
Застывшая улыбка
Пришита к лицу воем.
Стареем в чужих постелях.
(Твоя Лив)
В комнате воняло сыростью, затхлостью и безумием. Проходя интернатуру в благотворительном госпитале, он слишком часто слышал этот запах, чтобы теперь его не узнать. «Отторженцев» привозили обычно из беднейших южных районов города с мета-органическим повреждением нервных тканей, рассеянным склерозом четвёртого типа, под завязку накачанных кустарным наркотиком, дававшим лишь небольшую передышку, ради которой, впрочем, бедняги были готовы на всё.
На грязном полу у стены прикрытая драным пледом девушка распахнула глаза. Воздух в его груди, казалось, закончился. Нашёл. Он наконец-то её нашёл.
– Привет, Листик.
– Братик.
Тонкие сухие пальцы скользнули по его щеке.
– Прости… я, похоже, снова заставила тебя плакать.
Он рассмеялся, вытер локтем слезы и поцеловал пахнущую растворителем ладонь:
– Это всё дождь.
Жуткая судорога скрутила разбитое тело, зрачки сузились.
– Ты всегда его… ненавидел, – девушка повернула голову к высаженному окну, за которым гулко барабанили капли. На его коленях осталась ломкая седая прядь.
– Я не знал, Листик. Он мне ничего не сказал.
Она снова улыбнулась, на короткий миг став той, прежней Лив, которую он потерял. Девушка попыталась поднять испачканную в краске ладонь:
– Посмотри… это для те…
Затем в последний раз дёрнулась, выгнулась и обмякла, исполнившись страшной, торжественной тишины.
А сквозь дальнюю стену из бездонного голубого моря только что рожденное, но уже беспощадно прекрасное, в его прогнивший мирок вторгалось солнце.
Тринадцать лет спустя
Дождь. Он проникал в сознание, минуя непрекращающийся поток таргет-рекламы, гнусавое лопотание чинки, заполонивших узкие улочки своими вонючими прилавками, сквозь вездесущий мат и гудение кондиционеров, через завесу неонового тумана, запах скисшей лапши и выкрученный на максимум фильтр, шум скользил по краю сознания робко, но беспрестанно, настигал тебя, в какую бы щель ты ни забился. Кап. Кап. Кап.