Избушка бабки Дарьи, низенькая, почти вросшая в землю, стояла на самом краю села. Павлуша часто, таясь и пугаясь малейшего шороха, смотрел на нее из окна дома. Ему, семилетнему оболтусу, все казалось, что избушка вот-вот вытащит из бурьяна одну куриную ногу, а потом другую, повернет к лесу передом, а к Павлуше – задом, встряхнется по-петушиному и ускачет в чащу вместе со своей хозяйкой.
Но избушка, вот хитрая, совсем не желала, чтобы Павлуша узнал ее тайну. Она стояла и не двигалась с места. Бабка Дарья, старая-старая, в темном платке, аккуратно повязанном на маленькой старушечьей голове, сидела на покосившемся от времени, крылечке, опершись на суковатую палку и дремала. Иногда она открывала узкие, как щелочки, глаза и замечала Павлушу, прилипшего к оконному стеклу. Дарья хмурила брови и грозила мальчику крючковатым пальцем.
Павлуша тут же отпрыгивал от окна и прятался в углу горницы. Немного переводил дух и снова приникал к стеклу, пока не получал по заднице мокрым полотенцем от бабушки Нюры.
– Ах ты, паршивец! Тебе сегодня какой наряд даден был?
– Картошку полоть, – мычал Павлуша.
– А ты что делаешь, а? Все стекла соплями извозил! Марш отсюда.
С бабушкой Нюрой Павлуша не спорил, у нее, бывшей фронтовички, не особо забалуешь. Мальчишка пулей вылетал из избы, до вечера пыхтел на огороде, выдирая из земли противный вьюн, оплетавший картофельную ботву. Перед сном набивал пузо молоком с черным хлебом и кашей, норовя из глиняного горшка ложкой подцепить румяную корочку. Бабушка укладывалась на высокой перине и вздыхала некоторое время, о чем-то думая.
Павлуша ворочался на диване.
– Ну что вертишься, как вертляк на бешеной собаке, прости господи? – сердито спрашивала Нюра.
– А почему к бабке Дарье никто не приезжает?
– Дык а кому приезжать-то? Умерли у нее дети, – говорила, уже засыпая, Нюра.
– Как это? Бабки сначала помирают, а уж потом все остальные, – удивлялся Павлушка.
– Молчи ужо! – строго обрывала размышления внука женщина и проваливалась в крепкий сон усталого, много пожившего на белом свете человека.
***
С той поры минуло тридцать лет. Давно уже умерла бабушка Нюра. Некогда справный пятистенок, ее дом, развалился и зарос бурьяном. Широкие заливные луга поработил вездесущий ольшаник, а непроходимые, богатые дичью леса были истреблены под корень ушлыми лесорубами.