Иногда, очень редко, случается так, что я слышу песнь ночного города. Это бывает в те дни, когда вокруг особенно тихо. Молчание мрака вдруг прорезает нежная, едва уловимая мелодия, будто прилетевшая издалека и случайно заплутавшая среди многоэтажек и подворотен. Город поёт без слов, убаюкивает своих жителей, принося им дивные сны, и тогда мне хочется верить, что всё в этом мире действительно имеет свою силу. Это любимые слова моей мудрой тётушки Инессы, но вспоминаю я их обычно лишь в подобные таинственные ночи, когда ощущаю себя неотъемлемой частью этого большого города – незримой тенью средь мириад погасших окон.
А с наступлением утра мир как будто вновь теряет глубину и наполняется привычной рутиной и бестолковым шумом. Вот опять пронзительно поскрипывает несмазанными петлями дверь, ведущая в комнату, а на кухне, сцепившись как две галки, во весь голос кричат друг на друга дорогие тётушки. Порой это кажется таким невыносимым, что вся квартира трещит по швам как старое платье.
– …Ты не можешь так говорить! Я в ответе за своего сына! – высокий голос тёти Анфисы вспарывает воздух, разносится эхом по комнатам и звонкими искрами ещё какое-то время мечется в стекляшках хрустальной люстры, венчающей потолок нашей прихожей.
– А что будет с тройняшками и гнездом, тебе, как всегда, безразлично?! – отвечает ей низким грудным голосом тётушка Инесса, которая хоть и не любит подобного рода ссоры, но почему-то раз за разом становится их участницей.
– София оставила их тебе! Это не моя забота!
Я тяжело вздыхаю и пальцем провожу над пламенем свечи, зажатой в моей ладони. Этот скандал повторяется уже который раз на этой неделе, и ни я, ни мои сёстры так и не можем сказать, в чём же причина размолвки между тётушками, сколько бы ни подслушивали. Итогов у этих кухонных баталий тоже никаких нет, только всю квартиру заволакивает чёрным смолистым туманом, дышать в котором практически невозможно. То ещё удовольствие бродить после по комнатам, будто где-то неподалёку горят торфяные болота, но почему-то никого это совершенно не волнует.