Лет пятнадцать назад она стояла у черты подоконника: седьмой этаж, босые ноги, горячий от солнца жестяной отлив. Сквозняк подталкивал в спину и ждал, когда она разожмёт руки. Одно простое движение, а там… Дай Бог памяти: «При свободном падении все тела независимо от их массы приобретают одинаковое ускорение, называемое ускорением свободного падения». Как-то так.
С урока физики в тот день всё и началось. Солнечный свет косыми полосами лежал на темно-зелёном триптихе классной доски, вместе с рябой лиственной тенью гулял по «иконостасу» великих физиков, блестел в никелированных шариках электрофорной машины. Повернувшись спиной к классу, Бойль Мариотыч азартно взмахивал рукой, – брусок мела стучал по пластику отрывисто и торопливо, как нож по разделочной доске.
Формулы, формулы, формулы…
Мыслями Кристина была далеко от класса, – на спортивной площадке, где любимец всей школы Лёшка Мещерский обхаживал Наташку Авдееву, «клячу» из параллельного класса. Всё забыл: и поцелуи в подъезде, и то, как угнал ради Кристины отцовский «крузак», и ту ночь, когда её родители уезжали на дачу. Она тоже помнила смутно: тонкие сигареты, смятые простыни, запутавшиеся в щиколотках стринги, вискарь – полбутылки для храбрости.
– Идеальным свободное падение бывает в вакууме, где независимо от массы, плотности и формы все тела падают равноускорено.
Зря распинался физик: она уже знала о вакууме всё, – он поселился под третьей пуговичкой блузки, там, где раньше размеренно стучало сердце.
– Зиновьева, ау-у! – указательным пальцем ткнув в дужку очков, Мариотыч припорошил переносицу мелом. – Ну и о чём мы изволим думать? Только не говори, что об ускорении свободного падения. Я понимаю: весна, гормоны и всё такое, но это вечером, Зиновьева, вечером! А сейчас обрати свои ясные очи сюда.
Привлекая внимание, физик постучал мелком по доске, и тут хохотнули с галёрки:
– О Мещерском она думает.
Всё, что с таким трудом удерживалось в душе, рвануло наружу. Вскакивая из-за парты, Кристина опрокинула стул, сгребла в сумку учебник и тетрадь, кинулась вон из класса.
– Зиновьева, куда? – Мел раскрошился, мукой сыпанул по доске. – Вернись!
– Да идите вы все! – Дверь закатила классу оглушительную оплеуху, стряхнула хлопья рассохшейся извёстки.
В тот же день была разборка с Мещерским, слёзы отчаяния, безысходность, окно седьмого этажа… Но не решилась – пугали ускорение свободного падения и жуткое слово «тел
