Пасмурным летом, когда воздух дрожал от влаги, в Москве, на невзрачной улице со следами многих эпох, от довоенных бараков до ульев из бетона, молодой человек механически обернулся к крыльцу гастронома, и словно что-то внесло его по ступеням к телефонной будке; нашарив в кармане монету, он закрутил стрекочущий диск.
– Алло, – отозвался в трубке женский голос.
Молодой человек, растягивая улыбку, приготовился рассказывать анекдоты, подсмотренные на овощной базе, но при звуках бархатного, прошедшего по нервам голоса он позабыл все заготовки – ему мгновенной галлюцинацией примерещилось болезненное, сильное видение: как розы – родительская дачная гордость – сбрасывают махровые лепестки на клумбу и как яблоки падают в траву темного сада, – он проглотил комок в горле и вздохнул.
– Гусев, не сопи в трубку, – бархатный голос, катая раздраженные нотки, зазвенел металлом.
Молодой человек с тоской посмотрел на пыльную витрину за будочным стеклом. Был обеденный перерыв, и в магазинных недрах одиноко высилась крепостная стена из консервов с башенками и бойницами – продукт чьего-то торгового воображения. Прошла продавщица в форменном халате, под которым пенились оборки платья. Женский голос в трубке откровенно заскучал.
– Борис, ты насчет квартиры? Давай через недельку – приедет Кэп, решим.
От обиды на женщину, явно давшую понять, что он портит ей настроение, Борис обрел дар речи и прохрипел:
– Это сами решайте.
– Перестань, – смилостивилась женщина. – В его конторе с жильем без проблем… а ты все у Потапа? Вот ему счастье – с двумя-то детьми… не дури. Не собираюсь я тебя лишать крыши над головой. Кэп сейчас в походе, вернется – обсудим
Улица, расчерченная асфальтовыми трещинами, нежилась в полуденной спячке. Сонно прополз, кренясь, грузовик. Сонно взмыла над кирпичной стеной стрела подъемного крана – проплыла над телевизионными антеннами и скрылась за оградой.
– Потап в отпуске, – выговорил Борис. – А я тоже в поход… скоро.
Это была неправда. Он никуда не собирался, но логика разговора и голос, имеющий над ним безусловную власть, подтолкнули его ко лжи, которая, впрочем, нечего не значила – ни для него, ни для женщины на другом конце линии.
