[Не]глиняные

Кот вверяет мечты и думы окну;

Видит в вольво и фордах дымы костров;

Видит в красных пальто колоннады и кровь;

Глушит старой геранью чужую вину.

Сонная бабка сметает кота с окна;

Пьет корвалол, и мажет, и мажет спину;

Видит в людях первоначальную глину;

Перебирает обрывки серого сна;

Машет дворнику. Дворник сегодня суров:

Пьет из горла, материт про себя листву;

Мысленно – пишет стихи, уезжает в Москву;

Видит в вольво и фордах дымы костров;

Видит в красных пальто колоннады и кровь.

Сонная бабка сметает кота с окна;

Пишет стихи для соседки, и вечности тоже;

Думает, будь она помоложе…

Впрочем, она была молода сполна.

Кот объедает герань за листком листок,

Едет в Москву с иностранцем в чёрном берете.

Сонная бабка – у зеркала, не одета.

Дворник седлает метлу, поэтичен и строг.

Старый камин гудит и чадит едва.

Дворнику – штраф за езду на метле без прав.

Кот ухмыляется, лезет за спиртом в шкаф.

Там же – шахматы, примус и голова.

Мраморная ласточка дворца,

Склёвывающая с сада пену;

Вкус у фруктов и вина отменный,

Словно пена крови на арене;

Гордый зверь, спускаешься с крыльца.

Золото и ладан – на поклон;

Суета рабов в неверном свете

Масляных светильников, и этот

Шаг закованных в броню атлетов…

Помнишь ли ты это, игемон?

Помнишь крики «Аве!» с площадей,

Воскурения, любовь наложниц? –

Если в дозах быть неосторожным,

Проступают нимфы; грани – ложны;

Зримо расцветает асфодель.

Боль была расплатой. Ну и что ж?

Боль, как тело, никуда не делась.

Ты обрел лишь нищету и серость.

Этого тебе всю жизнь хотелось?

Посмотри, на что ты стал похож!