Ну, погнали?
Дневник? Не… А может, и да. Как минимум – приглядывание за собой, как максимум – хороший текст, который потом много расскажет мне обо мне.
Вы любите описания? Я – да. Люблю слушать, что в них спрятано. Люблю оказаться в том состоянии, из которого слышен голос описывающего. Люблю описывать. Мне нравится, что, проговаривая тот или иной момент, тот или иной образ, я пришпиливаю его, как бабочку. Рисую медленно и постепенно, выводя линии. Делаю таким, каким хочу сделать сейчас, в данный момент. Не таким, какой он есть, и это важно. Таким, каким я его делаю.
Ну, допустим, читаешь утром Хемингуэя, читаешь в голове, естественно, поскольку глаза уже просто не могут в сотый раз читать читанные-перечитанные строки, которые известны насквозь, впечатаны в душу и память. Читаешь Хэма смыслами. Не то, что он там написал в рассказе, допустим, а то, чем ты его читала в тот или иной период жизни. Читаешь, выходит, свои чувства и свою память. И что-то внутри сжимается, распускается, мир наполняется звуками и запахами.
Это уже не мир за окном, мир, в котором осталось пятнадцать минут на завтрак, и нужно будет бежать в новый день, чтобы успеть на удобный поезд, везущий туда, куда необходимо попасть. Это уже мир совсем иной. О котором можно думать, с которым и жить-то не стыдно и не совестно.
Так утром почитаешь Хемингуэя или Гончарова, да и возьмешь сваришь себе кофе с кардамоном. Вкусный. И за сливками зайдешь. С вечера. И чтобы пеночка по краю чашки. А к нему жизненно необходим отломленный белый хлеб. Не отрезанный. С неровным краешком, с корочкой, нависающей так, что не очень удобно мазать масло или варенье, допустим. И вот уже на кончике языка вкус того варианта жизни, которого никогда не было, да и не могло быть, поскольку время движется только в одну сторону. И вот эта жизнь происходит. Прямо сейчас. И на ногах вместо капрона хлопковые носочки под туфлями, и юбка широкая хлопает по голым коленям. И солнце за сеющим мелкий дождь небом. Наброшен клифт. И пахнет грязной городской рекой, кондитерскими, кофе. Встаешь, кружку мыть нельзя. Точнее – можно подумать о том, как ее мыть нельзя, как это разрушает очарование. Потом, чтобы ощутить горечь утраты, ведь какой-то краешек ума помнит и бдит, что осталось только восемь минут, а еще даже конь не валялся на предмет выхода из дому. Так вот – чтобы разрушить очарование, чтобы выпорхнуть из него тонко, тягуче, а не вывалиться, как из автобуса в час пик, – моешь кружку из-под кофе. И сверху еще чистишь зубы. Это совсем уже жестко. Это реальность. Тут либо сбрасывать негу, либо нырять в Паланика и Берджеса с их гипертрофированным романтизмом сенсорного мира. Чистишь зубы, не оставляешь себе больше шансов ни на что и – да, выходишь из дому. На три минуты раньше, чем необходимо. Эти три минуты нужны для прощания.
