Мы сидим на краю ванной. Мама в который раз мочит полотенце водой, выкручивает и прикладывает к ссадине на моей щеке. Я рассматриваю ее лицо: на бледном лбу залегла тревожная складка, под глазами заметные тени, края губ обветренные, нечеткие, как будто помада размазалась. Но все равно она очень, очень красивая. Мамины глаза, карие с рыжей крапинкой, от расстройства темнее обычного.
– Не пойму, чего ты сдачи-то не дал? Вон, здоровый какой! – она явно раздосадована, хмурится.
Я молчу. В который раз нет у меня ответа на этот, казалось бы, простой вопрос. Не то, чтобы я струсил, нет, но … Что-то не дает мне поднять руку на другого человека.
– Ладно, пошли, горе мое… – мама бросает мокрое полотенце в раковину, поднимает меня за руку и подталкивает к двери. Делает шаг следом, но потом, коротко вздохнув, возвращается и достает из тумбочки под раковиной мой старый школьный пенал. – Непростой денек, плохо себя чувствую…
Освободив себе место среди журналов, пакетов с чипсами и засаленных подушек, мы устраиваемся на диване в гостиной. Мама включает телевизор.
Откинувшись на спинку дивана, я пытаюсь разобраться в том, что происходит на экране. Тем временем, мама расстегивает пенал и достает оттуда знакомые «причиндалы» и свое лекарство. Перед тем, как набрать лекарство в шприц, его нужно насыпать в ложку, накапать воды и держать над зажигалкой, пока не закипит. Мама перетягивает резиновой лентой руку над локтем, делает себе укол и откидывается на спинку дивана рядом со мной.
– Иди сюда, – шепчет она и притягивает меня к себе. От ее запаха мне становится хорошо и спокойно, несчастья сегодняшнего дня отступают, и я закрываю глаза. Мама затягивает румынскую колыбельную: «Ну ти тэме ту де змэй, Й-а гони майка пи эй». Не бойся чудовищ, мой малыш, мамочка всегда тебя защитит…
Мы всегда были вместе: мама и я. Сколько я себя помню, мы часто переезжали с одного места на другое. Везде мама меня «пристраивала» в школу, куда я ходил каждый день. Ну, почти каждый… Сказать по правде, мне там никогда не нравилось. Никак я не пристраивался.
Мама говорила, это потому, что я особенный. Мне тяжело читать и писать, а цифры вообще мне кажутся бессмысленной кучей закорючек.
Да и дети в школе, как правило, были злые. Они меня дразнили по-всякому и смеялись, когда я пытался отвечать на уроке. А однажды я услышал, как учителя между собой назвали меня
