Сознания он не терял. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, левая рука обожжена до мяса, ребра сломаны, в глазах плывут темные пятна… но сознания Пер Мернер не терял.
Он сидит на камне на подогнутых коленях… почему бензин кажется таким теплым? Холодно, а бензин теплый… и, когда попадает на ссадины, жжет, как кипяток.
Бензин лился не равномерно, а выплесками, с утробным бульканьем, словно кто-то звучно пил воду. Потом бульканье прекратилось, и он равнодушно проследил, как пустая канистра полетела в сторону.
Теперь он сидел в большой луже, и одежда была пропитана бензином. Пер оперся на руки и сделал попытку подняться. Он никак не мог сфокусировать взгляд. На фоне последней темно-багровой полосы заката над горизонтом фигура человека казалась размытой уродливой тенью.
Человек ли? Тролль, смутно подумал Пер. Горный тролль.
– Вальпургиева ночь, – услышал он, как сквозь вату. – Костры, костры… По всему острову костры…
Тролль полез в карман, достал коробок спичек и встряхнул.
Перу суждено сгореть живьем. За грехи отца.
Он поднял голову и вдруг сообразил, что мог бы попытаться попросить о пощаде.
Открыл рот и почувствовал вкус бензина.
– Я буду молчать, – прошептал он.
Нет, конечно… Как он мог молчать – он теперь знал слишком много и о Джерри, и о Бремере, и о Маркусе Люкасе… Но ведь все эти с таким трудом добытые имена ровным счетом ничего не значат. Все они скоро покроются пылью забвения.
– Я буду молчать, – повторил он.
Но тот не услышал. Вместо ответа достал спичку, аккуратно закрыл коробок и чиркнул. Спичка зашипела и вспыхнула в каком-нибудь метре от Пера.
Она горела неровно и ярко.
Джерри, Бремер, Маркус Люкас, Регина… и все остальные.
Он закрыл глаза. Наверное, в последний раз – пришло ему в голову, – наверное, я закрыл глаза в последний раз в жизни. Но даже эта леденящая мысль не отвлекла его – в сознании по-прежнему тянулась длинная нескончаемая череда повторяющихся имен.
Джерри, Бремер, Маркус Люкас, Регина, Джерри, Бремер… и все остальные.