Вам доводилось участвовать в собственной казни?
Идти по прихваченной изморозью утренней зимней площади в старых казенных башмаках, пытаясь представить, сколько заключенных до тебя отправились в них в свой последний путь. Делать вдох за вдохом, стараясь надышаться впрок. Ощущать, как мерзнут руки, и знать, что может только потому ты еще жив, что тащишь ее, жизнь, на кончиках обмороженных пальцев.
И потом, замерев на точке, при полном холщовом параде посреди города в компании таких же бедолаг, но в абсолютном одиночестве, ждать залп под гулкий метроном сердца.
Или взойти на эшафот и видеть притихшую толпу не поленившихся собраться в столь ранний час сограждан. Знать, что они разойдутся по своим домам, к своим заботам и радостям, а твой путь закончится здесь. Прикинуть напоследок, где и когда ты свернул не туда на дороге жизни, разглядеть поверх любопытных голов черепицу крыш, что уже чуть подкрасил рассвет, и загадать еще хотя бы раз увидеть солнце.
Неважно, виселица это или гильотина, электрический стул или инъекция. Есть приговор, есть палач, все остальное – бюрократия.
Но что, если выносишь приговор и приводишь его в исполнение ты сам? Что, если у тебя есть только грязно-белый прямоугольник потолка? Он и дикое желание придушить Гузееву.
***
– Что будете пить? – спрашивает она, – минеральная вода? Сок?
Я только проснулся, и ее обращение вытащило меня из дремы, поэтому расслышал только что речь шла вроде про сосок.
Она в коралловой униформе, и ее грудь на уровне моих глаз. Грудь большая, и сосок на ней наверняка есть.
– Ага, давайте, – говорю я. От соска не привык отказываться с младенчества.
Она смотрит на меня и улыбается, ожидая конкретики.
Окончательно просыпаюсь: самолет, тележка с едой и напитками, стюардесса. Она красивая, такую несложно полюбить с первого взгляда.
– Можно мне… – голос осип после сна, – кхе-кхе. Можно мне кофе с лимоном?
Тут же корю себя за дурацкое «можно», как будто она вправе мне что-то запретить. «Будьте добры» или «я предпочел бы» звучало бы куда уместнее.
– Кофе, к сожалению, нельзя, – виновато улыбается она.
Вот это поворот. Оказывается, вправе. Просыпаюсь окончательно и бесповоротно.
– Мы в зоне турбулентности, и горячие напитки пассажирам не предлагаются. В целях безопасности.
Она застала меня врасплох, выдернула из сна, когда я не ощущаю грани между реальностью и видением. И да, я тоже в турбулентности. Вроде в ней, в ее лице ничего сверх нормы или наоборот – два глаза, один нос с ноздрями, рот, уши, щеки, но то, как они расположены, создает в моем мозгу образ зовущий, хватающий и тянущий к себе.