Русь, а Русь, я ли не приветствовал тебя? Я ли не ликовал при одном твоем виде? Я ли не пел твои гигантские просторы – земли, пашни, леса и поля, овраги, излучины, горы, ущелья и степи с одинокими, неизвестно откуда тут взявшимися раскидистыми дубами, на которых посади в гнездо всего только одного пулеметчика, и он будет строчить и строчить – за синий платочек и за что-то еще.
Потому что не надеется он ни на то, что обед ему подвезут, ни на то, что смена ему наступит.
Он на себя только одного и надеется.
Вот только патронов бы ему хватило.
А зачем он строчит и кому это все надобно было, не объяснили ему, не поведали – посадили, показали, навели куда следует и оставили его одного.
Так что строчит.
Поливает во всю ивановскую.
Бьет. Плотно, хорошо, кучно бьет.
А вокруг благодать такая, что и слов не сыскать. Небо высокое-превысокое – а в нем облака – розовые, голубые, перламутровые.
Вот так глядел бы в них и глядел.
Упал бы со всей силушки молодецкой в густую траву навзничь и вперил бы свой взгляд изголодавшийся в несказанные небеса.
А они плывут себе и плывут, облака, значит.
А он все строчит.
И так ладно, так хорошо у него это выходит, будто родился он, появился на свет этот божий только что ради этого; и будто воспитала, сберегла его мать для такой вот минуты.
И слушаешь его и думаешь про то, что хоть бы хватило ему на все это терпения, дыхания и… патронов.
Главное, их бы хватило…
А тут он вдруг захлебнулся, остановился, затих, и сердце у тебя екнуло – неужто совсем, неужто конец ему, тому неведомому тебе пулеметчику, и нехорошо как-то; как-то по всему твоему телу нехорошо, но вот – вроде есть – но вот опять – и полилось, полилось – и опять он застрочил, и отпустило тебя, выдохнул ты: «Слава тебе господи!» – вот ведь, стреляет, поди ж ты, каково?
Видно, не сломить его.
Видно, дана ему какая-то неведомая, особенная сила, что достанет его пусть даже из-под земли, отыщет, поднимет, встряхнет, приведет в чувство.
А для чего?
А для того, чтоб он снова приник к своему пулемету и опять застрочил.
Любо мне все это, любо!
И дай-то ему, бедолаге, Бог!
Пошли ему, Господи, всевозможных удач и хранений.
И тебе пошли всяких удач, Русь моя несказанная.
