«Великое определение Гераклита –
έν διαφερον έαυτω (единое, различаемое
в самом себе) – мог открыть только грек,
ибо в этом вся сущность красоты, и, пока
оно не было найдено, не было и философии»
Фридрих Гёльдерлин «Гиперион, или отшельник в Греции»
-1-
Когда я ступил на священную землю Эллады, я понял почему именно здесь родились поэзия и философия. Прекрасны здесь земля и море, земля и небо, плоть и дух. Глядя на эти в голубоватой, прозрачно-пепельной дымке горы, на это насыщенно-синее, глубоко-синее, архииндиговое море, на эти чисто-лазурные, улетающие в радость-бесконечность небеса, как можно не писать стихи. Они рождаются сами, льются в эту красоту из красоты души, из рога изобилия восхищённости-до-седьмого неба-восторженности. Греция прекрасна! Недаром существует легенда о том, что боги создали её последней из всех стран, как завершающий наикрасивейший венец творения.
Подлетая к Греции, видишь через чистые лазурные слои небес очертания островов на сапфирной глади Эгейского моря и чувствуешь себя Ганимедом, взирающим из чертогов Зевса на эту божественную землю. Землю прекрасных богов, великих философов и поэтов. С детства греческая мифология будоражила моё воображение. Красивейший из всех юношей Эллады Ганимед так понравился богу богов Зевсу, что он обессмертил его и взял на Олимп в качестве виночерпия. Ганимед мне всегда представлялся как некая квинтэссенция всей греческой скульптуры и скульптуры эпохи Возрождения. Статуя Кефала с восточного фронтона Парфенона работы Фидия, «Дорифор» Поликлета, «Отдыхающий сатир» Праксителя, «Дискобол» Ми́рона, «Давид» Микеланджело – казалось все они слились в один изысканный образ мужской красоты.
Ещё в школе я завёл тоненькую тетрадочку, в которую записывал имена древнегреческих богов, богинь, героев, мифологических персонажей. Вскоре её дополнили другие тетрадки. В конце концов появилась толстая общая тетрадь, но и её оказалось мало. Я до сих пор их храню, хотя ими и не пользуюсь, конечно. Однако я их не выброшу, потому что они мне не просто дороги как память – они подпитывают моё воображение до сих пор самим своим присутствием, хотя и лежат, казалось бы мёртвым грузом. Слово не может быть мёртвым никогда. Это некая субстанция, которая всегда полна энергии, надо только уметь извлекать её оттуда. И если эти тетрадки до сих пор являются источником моего вдохновения, то какой мощью они обладали в юности! Я, как и всякий романтик, больше мечтал, чем воплощал в творчестве свои фантазии, порождённые древнегреческими мифами. Они мне давали толчок больше к новому чтению, чем к написанию стихов и просто к бесплотным, далёким, туманным мечтам – самым прекрасным из всех мечтаний. Мечтал я и о поездке в Грецию, но тогда это была в высшей степени зазвёздная мечта. Я купил карту Греции и изучал её (впрочем, я вообще любил изучать географические карты и подобных карт у меня было немало: Италии, Мексики, Германии, Швеции, Канады, Антильских островов и… всех не упомнишь, но карта Греции была самая любимая). Как сказал Роберт Льюис Стивенсон «есть люди, которым безразличны географические карты, но мне их не понять». Географические карты всегда были моей страстью и остаются до сих пор. Я по ним путешествую в воображении. И такие путешествия не менее чудесны, чем воплощённые в трёхмерном мире. И даже более чудесны! Шарль Бодлер, когда мать его насильно отправила в кругосветное путешествие и он не вылезая из каюты, сочинял стихи, а все недоумевали, почему он не наслаждается богатыми красотами природы, постучав себя пальцем по голове, сказал: «Здесь мир намного богаче». И моего воображения о Греции мне было более чем достаточно, но всё же, раз мы уже воплотились на этой Земле, и раз есть такая возможность посетить Грецию, то её нужно посетить параллельно со своим воображением. Воображение от этого никак не пострадает.
