– Я с тобой не поеду!
Голос взвился; мне показалось, ещё немного – и я завизжу. Нельзя. Нельзя.
– Я его никогда не видела. Я не знаю этого человека. Я его боюсь!
– Леночка, – медово вклинился отец. – Ты маленькая была, я в гости к вам приходил…
– Я тебя не знаю! Я с тобой не пойду! – отчаянно крикнула я, мечась взглядом с судьи на отца. – Пожалуйста, пожалуйста, разрешите мне остаться с тётей Линой!
Подавилась воздухом. Нашарила под трибуной тётину руку, сцепила зубы, но не заплакала.
В перерыв отец подошёл и резко притянул меня к себе – я не успела увернуться.
Он процедил:
– Я тебя, Леночка, люблю. И маму твою любил. А тётка с бабкой тебе, конечно, всякой дряни наговорили. Ты их не слушай. Мы с тобой заживём!
Он сжал моё плечо. Я вдруг представила, что меня оставят с ним. И тогда наконец завизжала.
***
– Заходи.
Дверь захлопнулась с металлическим звоном, как дверца клетки. Я уткнулась взглядом в пыльный скрученный ковёр. Отец протянул руку – забрать у меня рюкзак. Я помотала головой. Рюкзак был единственной связью с домом; расстаться с ним значило потерять надежду вернуться.
– Я с тобой не останусь, – прошептала я.
Из засиженного мухами зеркала глянула красная, растрёпанная рожа в резной раме – старинной, под стать мебели вокруг: древнему серванту, гробоподобному шкафу.
Я очень устала; пока мы добирались в эту проклятую квартиру, собрали все пробки. Меня страшно укачало и вырвало прямо в автобусе. На отца. Я была уверена, он ударит меня, но Арсений решил изобразить заботливого папу: вытащил из кармана платок, брезгливо сунул:
– Утрись.
В углу платка я заметила вышитые инициалы.
– Да, да, – буркнул он. – Мать твоя вышивала.
В другой ситуации меня разобрало бы любопытство: мама никогда не рассказывала ни как они познакомились, ни вообще ничего, – но теперь я чувствовала только опустошение и тоску. Панику. Происходящее казалось нереальным; я не верила ни одной клеточкой, что буду жить с отцом. Всё казалось сном. Кошмаром.
Когда мы вошли, меня чуть не вывернуло снова – такая вонь стояла в мёртвой, пустой квартире. Арсений пошёл по комнатам, распахивая окна. Внутрь ворвалось солнечное, щебечущее лето; стало чуть легче.
– Иди умойся, – велел отец. – Грязная, как свинья.
Я спряталась в ванной; хотелось сжаться до размера горошины, не чувствующей боль.
